На "эталон" не похоже даже тогда, когда пишется о сходном и страшном. Две страницы из романа "Солдатами не рождаются" и две - из рассказа "Гуси-лебеди". Синцов, герой Симонова, теряет руку в боях под Сталинградом. Марьянов, герой Воробьева, теряет руку на операционном столе. Первый эпизод описан умело и "грамотно": множество как бы случайных деталей (во время атаки взгляд героя цепляется за мелочи). Потом - резкий удар по руке. Синцов смотрит на "обрубленную" левую кисть, осколки кости. И - во время перевязки - стоически переносит боль ("еще надеялся, что не закричит от нее"). После - будут еще рассуждения в госпитале: "На этот раз война все-таки добилась своего - укоротила тебя, списала! А если не хочешь смириться с этим, это теперь твое личное дело. " - и далее, далее, далее. Герой рассказа "Гуси-лебеди" тоже переносит боль по-спартански. Но Воробьев не "описывает" и не "заостряет внимание". Мягкие и холодные пальцы хирурга, ощупывающие раненую руку Марьянова, - чувствуешь, как чувствуешь и холодный пот на лбу героя, и резкую боль, и жуть, вошедшую внутрь его души, когда он понял, что лишился руки. И после - со вздохом и благодарностью смотришь на врача: "Хирург сморщил нос, пошевелил сединой бровей и низко склонился к лицу Марьянова. - И совсем не рука, - сказал он ласково, как ребенку, - не рука, а кисть. И к тому же - левая кисть. Ну, будьте же до конца умницей. - и запеленатыми в марлю губами поцеловал Марьянова в лоб". После двух мучительных страниц Воробьева - "деревянной" кажется проза "всенародно известного". Советский читатель был доверчив. Он верил, что "Солдатами не рождаются" - правда "на века". И он ничего не слышал о Воробьеве. Но дар художника (то, что и дает произведению по-настоящему долгую жизнь) - это не только умение "слова складывать", не только умение "видеть и подмечать". Это умение писать словно бы "помимо слов". За многотомным произведением Симонова проглядывало "сочинительство", некогда отвергнутое Воробьевым. И тем более поражает: рассказ Воробьева был написан в 1952-м, роман Симонова - в 1964-м. Зрелый Симонов и ранний Воробьев. А ведь к 1964-му уже появится повесть "Убиты под Москвой", после которой трудно было написать о войне что-либо равное, и уже имя Воробьева, автора "неправильного" и "подозрительного", станет на долгие годы непроизносимым. Быть "до жути одиноким" - судьба избранных. Разница между Константином Воробьевым и "разрешенной" баталистикой не сводилась к различию между прозой "лейтенантов" и прозой "военных корреспондентов". "Лейтенантов" критики часто выстраивали в одну шеренгу, которая равнялась на Виктора Некрасова. Долю правды в таком "выпрямлении" военной прозы по "Окопам Сталинграда" найти можно. Но Воробьева в этой шеренге не было. Честность Некрасова и честность Воробьева - одной природы. Но Некрасов ближе к правде документа. Воробьев - к той художественной правде, которая была завещана русской литературе ее XIX веком. "Ночной бой. Самый сложный вид боя. Бой одиночек. Боец здесь все. Власть его неограниченна. Инициатива, смелость, инстинкт, чутье, находчивость - вот что решает исход. Здесь нет массового, самозабвенного азарта дневной атаки. Нет чувства локтя. Нет "ура", облегчающего, все закрывающего, возбуждающего "ура". Нет зеленых шинелей.