Город, как много-ярусные соты дымился и шумел, и жил. Город прекрасный в морозе и тумане на горах над Днепром. Целыми днями винтами шел из бесчисленных труб дым к небу. Улицы курились дымкой и скрипел гигантский снег. И в пять и в шесть , и в семь этажей громоздились дома. Днем их окна были черны, а ночью горели рядами в темно-синей выси. Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни сияли электрические шары, высоко подвешенные на закорючках серых, длинных столбов. Днем, с приятным ровным гудением, бегали трамваи с желтыми соломенными пухлыми сиденьями, по образцу заграничных. Со ската на скат, покрикивая, ехали извозчики, и темные воротники делали женские лица загадочными и красивыми. Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные белым нетронутым снегом. И было садов в городе так много, как ни в одном городе мира. Они расскинулись повсюду огромными пятнами с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами. Сады красовались на прекрасных горах, нависших над Днепром, и уступами поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен , царствовал вечный Царский сад. Старые, сгнившие, черные балки парапета не преграждали пути прямо к обрывам на страшной высоте. Отвесные стены, заметенные вьюг, падали на нижние далекие террасы, а те расходились все дальше и шире, переходили в береговые рощи над шоссе, вьющимся по берегу великой реки, и темная скованная лента уходила туда в дымку, куда даже с городских высот не хватает человеческих глаз, где седые пороги, Запорожская Сечь и Херсонес, и дальнее море. Зим, как ни в одном городе мира, упадал покой на улицах и переулках, и верхнего Города, и Города нижнего, раскинувшегося в излучение замерзшего Днепра и весь машинный гул уходил внутрь каменных зданий, смягчался и ворчал довольно глухо. Вся энергия Города, накопленная за солнечное и грозовое лето, выливалось в свете.