Не прямой линией, а параболой вычерчен творческий путь Александра Солженицына. Его имя появилось на литературном небосклоне в начале 60-х, в период хрущевской "оттепели", вспыхнуло, напугав поборников "безгласности" времен "застоя", и исчезло на долгие годы, преданное хуле и забвению.
Литературный дебют Солженицына состоялся, когда ему было далеко за сорок: в 1962 году в "Новом мире" была напечатана выстраданная в лагерях повесть "Один день Ивана Денисовича". Началось трудное восхождение. Это произведение вызвало огонь "верноподданнической" критики. Кое-кто открыто обвинял его в очернительстве советской действительности и прославлении антигероя. И только благодаря авторитетному мнению А. Т. Твардовского, главного редактора журнала "Новый мир", повесть была опубликована, заняла надлежащее ей место в литературе того времени.
"Жизненный материл, положенный в основу повести А. Солженицына, — писал А. Твардовский, — необычен в советской литературе. Он несет отзвук тех болезненных явлений в нашем развитии, связанных с периодом развенчанного и отвергнутого партией культа личности, которые по времени хотя и отстоят от нас не так далеко, представляются нам далеким прошлым. Но прошлое, каким бы оно ни было, никогда не становится безразличным для настоящего. Залог полного и бесповоротного разрыва со всем тем в прошлом, чем оно было омрачено, — в правдивом и мужественном постижении до конца его последствий".
Автор повести показал действительно один день из лагерной жизни "зека" Ивана Денисовича Шухова, причем день сравнительно удачный. Жизнь "зека" писатель показывает не со стороны, а изнутри, подробно останавливаясь на мелочах быта людей за колючей проволокой. В повести точно обозначено время действия — январь 1951 года.
Кто же такой Иван Денисович? До войны жил он в маленькой деревушке Телпенево, работал в колхозе, кормил семью — жену и двоих детей. Во время Великой Отечественной честно воевал, был ранен, возвратился из медсанбата в часть, попал в плен, но бежал из него, скитался по лесам, болотам, добрался до своих и вот тут-то и обвинили его в измене, сказали, что выполнял задание немецкой разведки. "Какое же задание — ни Шухов сам не мог придумать, ни следователь. Так и оставили просто — задание".
"В самом же деле знал Шухов, что если не подпишет — расстреляют, и хотя можно представить себе, что он в те минуты пережил, как внутри горевал, удивлялся, протестовал, но после долгих лет лагеря он мог вспомнить об этом лишь со слабой усмешкой: на то, чтоб всякий раз возмущаться и удивляться, не хватило бы никаких сил человеческих... Умирать ни за что ни про что глупо, бессмысленно, противоестественно. Шухов выбрал жизнь — хоть лагерную, скудную, мучительную, но жизнь, и тут задачей его стало не просто выжить как-нибудь, любой ценой выжить, но вынести это испытание так, чтобы за себя не было совестно, чтобы сохранить уважение к себе".
Что же касается генетически заложенных в его характере, свойственных русскому крестьянству черт — трудолюбия, человеческого достоинства, совести, он не поступился ими ни при каких обстоятельствах.
Не один со своей бедой Иван Денисович. У него есть товарищи по бригаде, так же, как и он, несправедливо осужденные, брошенные за колючую проволоку. Это и капитан второго ранга Буйновский, и Сенька Кловшин, совершивший побег из Бухенвальда, готовивший там восстание против фашистов, и многие другие. Попытки этих людей добиться восстановления справедливости, их письма и прошения в высшие инстанции, лично Сталину оставались без ответа. Люди начинали догадываться, что это не трагические ошибки, а продуманная система репрессий. Неизбежно возникал вопрос: кто же виноват в этом?
"У иного мелькала дерзкая догадка о "батьке усатом", другой гнал от себя, наверное, эти крамольные мысли и не находил ответа. Не в том ли и была для Ивана Денисовича и его товарищей главная беда, что на вопрос о причинах их несчастья ответа не было".
Так в трагедии одного человека, как в зеркале, отразилась трагедия целого народа, приговоренного к кресту сталинской тоталитарной системой. Повесть Солженицына взывала к сознанию живущих не предавать забвению замученных в лагерях и заклеймить тех, кто был пособником вершителей репрессий.
Истинно значительное содержание повести, верность большой жизненной правде, глубокая человечность в подходе к изображению даже самых трудных объектов потребовали и соответствующей формы изложения. В "Одном дне Ивана Денисовича" она ярка и своеобразна в самой будничной обычности и внешней непритязательности, она менее всего озабочена самой собою и потому исполнена внутреннего достоинства и силы.