большая часть надписей явно новые. Особенно заметить следует, что деревня была богатая: в ней раздавались русские песни, устраивались праздники, хороводы, и, стало быть, Пушкин имел возможность принять народные впечатления. В селе до сих пор живет женщина Марья, дочь знаменитой няни Пушкина, выданная за здешнего крестьянина. Эта Марья с особенным чувством вспоминает о Пушкине, рассказывает об его доброте, подарках ей, когда она прихаживала к нему в Москве, и, между прочим, об одном замечательном обстоятельстве. Перед женитьбой Пушкин приехал в деревню, которая уже была перепродана, на тройке, быстро обежал всю местность и, кончивши, заметил Марье, что все теперь здесь идет не по-прежнему. Ему, может быть, хотелось возобновить пред решительным делом жизни впечатления детства. Более следов Пушкина нет в Захарьине. Деревня эта не имеет церкви, и жители ходят в село Вяземы (кн. Голицына) в двух верстах; здесь положен брат Пушкина, родившийся 1802 года, умерший в 1807 году. Пушкин ездил сюда к обедне. Село Вяземы, которое Пушкин в детстве, без сомнения, часто посещал, принадлежало Годунову; там доселе пруды, ему приписываемые; старая церковь тоже с воспоминаниями о Годунове; стало быть, в детстве Пушкин мог слышать о Годунове.
Это был человек симпатичнейший, неимоверно живой, в
высшей степени увлекающийся, подвижный, нервный. Кто его видел — не
забудет уже никогда. У нас его очень любили; он приезжал сюда отдыхать
от горя. Ѓ как бедствовал-то он, вечно нуждался в деньгах; не хватало их
на петербургскую жизнь... А в Михайловском как бедствовал страшно:
имение-то было запущено... Я сама, еще девочкой, не раз бывала у него в
имении и видела комнату, где он писал. Художник Ге написал на своей
картине «Пушкин в селе Михайловском» кабинет совсем неверно. Это —
кабинет не Александра Сергеевича, а сына его, Григория Александровича.
Комнатка Александра Сергеевича была маленькая, жалкая. Стояли в ней
всего-навсе простая кровать деревянная с двумя подушками, одна кожаная, и
валялся на ней халат, а стол был ломберный, ободранный: на нем он и
писал, и не из чернильницы, а из помадной банки 1. И книг у
него своих в Михайловском почти не было; больше всего читал он у нас в
Тригорском, в библиотеке нашего дедушки по матери, Вындомского 2.
Много страдал он и из-за своих родных, особенно от своего брата Льва,
запоминавшего его стихи и разносившего их по знакомым; сам же читать
своих стихов не любил. <...>
Когда произошла эта несчастная дуэль, я, с матушкой и
сестрой Машей, была в Тригорском, а старшая сестра, Анна, в Петербурге.
О дуэли мы уже слышали, но ничего путем не знали, даже, кажется, и о
смертињ В ту зиму морозы стояли страшные. Такой же мороз был и 15-го
февраля 1837 года. Матушка недомогала, и после обеда, так часу в
третьем, прилегла отдохнуть. Вдруг видим в окно; едет к нам возок с
какими-то двумя людьми, а за ним длинные сани с ящиком. Мы разбудили
мать, вышли навстречу гостям: видим, наш старый знакомый, Александр
Иванович Тургенев. По-французски рассказал Тургенев матушке, что
приехали они с телом Пушкина, но, не зная хорошенько дороги в монастырь и
перезябши вместе с везшим гроб ямщиком, приехали сюда. Какой ведь
случай! Точно Александр Сергеевич не мог лечь в могилу без того, чтоб не
проститься с Тригорским и с нами. Матушка оставила гостей ночевать, а
тело распорядилась везти теперь же в Святые Горы вместе с мужиками из
Тригорского и Михайловского, которых отрядили копать могилу. Но ее
копать не пришлось: земля вся промерзла, — ломом пробивали лед, чтобы
дать место ящику с гробом, который потом и закидали снегом. Наутро, чем
свет, поехали наши гости хоронить Пушкина, а с ними и мы обе — сестра
Маша и я, чтобы, как говорила матушка, присутствовал при погребении хоть
кто-нибудь из близких. Рано утром внесли ящик в церковь, и после
заупокойной обедни всем монастырским клиром, с настоятелем,
архимандритом, столетним стариком Геннадием во главе, похоронили
Александра Сергеевича, в присутствии Тургенева и нас двух барышень. Уже
весной, когда стало таять, распорядился Геннадий вынуть ящик и закопать
его в землю уже окончательно. Склеп и все прочее устраивала сама моя
мать, так любившая Пушкина, Прасковья Александровна. Никто из родных так
на могиле и не был. Жена приехала только через два года, в 1839 году 3.