Всё
пошло вразлад у бабки Софьи после Великой Октябрьской социалистической революции
в пору гражданской войны. Прежде жизнь была ничем не замутнённой и понятной.
Детство прошло в родительском поместье, захудалом правда, под присмотром бонны,
потом, став отроковицей, бабка отлично училась в гимназии, музицировала и
писала по-немецки лирические стишки с мистическим налётом. Последним ярким, как
вспышка, воспоминанием стал для неё бал в дворянском собрании, который она
открывала под звуки полонеза в паре с красавцем адъютантом генерал-губернатора -
белое платье из брюссельских кружев до сих пор хранится у бабки в сундуке с
причудливым замком, выкованном в форме виолончели.
Однако в девятнадцатом году, как раз когда
дворянство выгоняли на расчистку немощёных панелей и в картинной галерее
сделали лазарет, в бабкиной голове произошёл как бы щелчок, неокрепшая психика
дала трещину, и сознание одеревенело, отгородив будущую бабку Софью от реалий
советского времени до их полного непонимания. Многое из происходящего повергало
её в шок: не цветы, не красивые заколки, а красные косынки как единственное
украшение коротко стриженных женских головок; унифицированная одежда в виде
кожаных тужурок, а главное новый, совсем не понятный язык, сплошь состоящий из сложносокращённых
слов и аббревиатур. Впоследствии услышит бабка неведомое слово, впадает в
панику и все дни напролёт ломает голову, пытаясь его расшифровать. Как не доросший
до постижения жизни и высшей степени несознательный человек, бабка
индустриализацию восприняла как знамение неотвратимого конца света, директора
щетинно-щёточной фабрики, где проработала всю жизнь, называла «хозяин» и кланялась
ему в пояс, а правительство подозревала в сговоре с Австро-Венгрией. Уж бабку
Софью и товарищи прорабатывали в красном уголке, и срок она отсидела в политизоляторе
- ничего её не могло пронять, и в конце концов
на неё махнули рукой, посчитав безнадёжной идиоткой.
В семидесятом году бабка Софья вышла на
пенсию и переехала на постоянное место жительства в посёлок под городом Очаковом,
к родственнице по материнской линии. Между прочим, пенсию ей положили что-то
тридцать рублей с копейками, и вот это её, кстати, нисколько не удивило.