Немного лет тому назад,
там, где, сливаяся, шумят,
обнявшись, будто две сестры,
струи Арагвы и Куры,
был монастырь.
Из-за горы
и нынче видит пешеход
столбы обрушенных ворот,
и башни, и церковный свод;
но не курится уж под ним
Кадильниц благовонный дым,
не слышно пенье в поздний час
молящих иноков за нас.
Теперь один старик седой,
развалин страж полуживой,
людьми и смертию забыт,
сметает пыль с могильных плит,
которых надпись говорит
о славе прошлой - и о том,
как, удручен своим венцом,
такой-то царь, в такой-то год,
вручал России свой народ.
Однажды русский генерал
из гор к Тифлису проезжал;
ребенка пленного он вез.
Тот занемог, не перенес
трудов далекого пути;
он был, казалось, лет шести,
как серна гор, пуглив и дик
и слаб и гибок, как тростник.
Без жалоб он
томился, даже слабый стон
из детских губ не вылетал,
он знаком пищу отвергал
и тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах
больного призрел, и в стенах
хранительных остался он,
искусством дружеским спасен.
Но после к плену он привык,
стал понимать чужой язык,
был окрещен святым отцом, с шумным светом незнаком,
уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет,
как вдруг однажды он исчез
осенней ночью.
Три дня все поиски по нем
напрасны были, но потом
его в степи без чувств нашли
и вновь в обитель принесли.
И близок стал его конец;
тогда пришел к нему чернец
с увещеваньем и мольбой;
и, гордо выслушав, больной
привстал, собрав остаток сил,
и долго так он говорил: "Ты слушать исповедь мою
сюда пришел, благодарю.
все лучше перед кем-нибудь
словами облегчить мне грудь;
но людям я не делал зла,
и потому мои дела
немного пользы вам узнать,
а душу можно ль рассказать?..."