Когда вельможа говорит, чувствуешь страх.
Он столичная штучка: боже сохрани, чтобы чего-нибудь не осмеял.
На пустое брюхо всякая ноша кажется тяжела.
Я люблю поесть. Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия.
С тех пор, как я принял начальство, - может быть, вам покажется даже невероятным, - все как мухи выздоравливают. Больной не успеет войти войти в лазарет, как уже здоров; и не столько медикаментами, сколько честностью и порядком.
Пред добродетелью все прах и суета.
Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой, а в другой раз и стишки выкинутся.
Начальник отделения со мной на дружеской ноге.
А один раз меня даже приняли за главнокомандующего: солдаты выскочили из гауптвахты и сделали ружьем.
С Пушкиным на дружеской ноге. Бывало, часто говорю ему: "Ну что, брат Пушкин?" - "Да так, брат, - отвечает, бывало, - так как-то все..." Большой оригинал.
Меня сам государственный совет боится.