Комплексный анализ текста, изобразительных средства языка
"Второй сорт"
Он приезжает с некоторым опозданием, когда гости уже в сборе и виновница
торжества, его двоюродная племянница, то и дело поглядывает на часы.
Моложавый, с крупной серебристой головой и выразительным, энергичным
лицом, он, войдя в комнату и радушно улыбаясь, здоровается общим
полупоклоном, представительный, почтенный и привычный к вниманию
окружающих.
Для хозяев он - дядя Сережа или просто Сережа, а для гостей - Сергей
Васильевич, и все уже знают, что он писатель, человек известный и
уважаемый.
И подарок привезен им особенный: чашка с блюдцем из сервиза, которым
многие годы лично пользовался и незадолго до смерти передал ему сам
Горький. Эту, можно сказать, музейную ценность сразу же устанавливают на
верхней полке серванта за толстым стеклом, на видном, почетном месте.
Сажают Сергея Васильевича рядом с именинницей во главе стола и
ухаживают, угощают наперебой; впрочем, он почти от всего отказывается.
Наверно, только из вежливости потыкал вилкой в горстку салата на своей
тарелке да еще за вечер - с большими перерывами - выпивает рюмки три
коньяку, закусывая лимончиком.
Он, должно быть, тяготится этой вынужденной ролью свадебного генерала,
но виду не подает. Зная себе цену, держится с достоинством, однако
просто и мило: улыбается, охотно поддерживает разговор и даже
пошучивает.
А на другом конце стола не сводит с него глаз будущий филолог, студент
первого курса, застенчивый белобрысый паренек из глухой вологодской
деревушки.
В Москве он лишь второй месяц и, охваченный жаждой познания, ненасытно
вбирает столичные впечатления, способный без устали целыми днями слушать
и наблюдать. Попал он на именины случайно, и, увидев впервые в своей
жизни живого писателя, забыв о роскошном столе, о вине и закусках, забыв
обо всем, ловит каждое его слово, и улыбку, и жест, смотрит с
напряженным вниманием, восхищением и любовью.
По просьбе молодежи Сергей Васильевич негромко и неторопливо
рассказывает о встречах с Горьким, о столь памятных сокровенных
чаепитиях, под конец замечая с болью в голосе:
- Плох был уже тогда Алексей Максимович, совсем плох..
И печально глядит поверх голов на полку серванта, где покоится за
стеклом горьковская чашка, и задумывается отрешенно, словно смотрит в те
далекие, уже ставшие историей годы, вспоминает и воочию видит великого
коллегу.
Окружающие сочувственно молчат, и в тишине совсем некстати, поперхнувшись от волнения, сдавленно кашляет будущий филолог.
Когда начинают танцевать, он после некоторых колебаний, поправив
короткий поношенный пиджачок и порядком робея, подходит к Сергею
Васильевичу и, достав новенький блокнот, окая сильнее обычного и чуть
запинаясь, неуверенно просит автограф.
Вынув толстую с золотым пером ручку, тот привычно выводит свою фамилию -
легко, разборчиво и красиво - на листке, где уже имеется редкий
автограф: экзотическая, непонятно замысловатая роспись Тони,
африканского царька, а ныне - студента-первогодка в университете
Лумумбы.
Уезжает Сергей Васильевич раньше всех.
Его
было уговаривают остаться еще хоть немного, но он не может ("Делу -
время, потехе - час... Да и шоферу пора на отдых..."), и, услышав это с
огорчением, более не настаивают. Прощаясь, он дружески треплет
вологодского паренька по плечу, целует именинницу и ее мать, остальным
же, устало улыбаясь, делает мягкий приветственный жест поднятой вверх
рукой.
Он уходит, и сразу становится как-то обыденно.
А в конце вечера будущий филолог, находясь всецело под впечатлением
этой необычной и радостной для него встречи, стоит у серванта,
зачарованно уставясь на горьковскую чашку. Толстое стекло сдвинуто, и
она, доступная сейчас не только глазам, манит его как ребенка - страшно
хочется хотя бы дотронуться. Наконец, не в силах более удерживаться, он с
волнением, осторожно, как реликвию, обеими руками приподнимает ее. С
благоговением рассматривая, машинально переворачивает и на тыльной
стороне донышка видит бледно-голубоватую фабричную марку:
Дулево
--------------------
2с. - 51 г.
"Дулево... Второй сорт... 51-й год..." - мысленно повторяет он, в
растерянности соображает, что Горький умер на пятнадцать лет раньше, и
вдруг, пораженный в самое сердце, весь заливается краской и,
расстроенный буквально до слез, тихо, беспомощно всхлипывает и готов от
стыда провалиться сквозь землю - будто и сам в чем-то виноват.
...Дурная это привычка - заглядывать куда не просят. Дурная и никчемная...