Джордано Бруно был одним из великих
мыслителей и поэтов эпохи Возрождения, когда, как говорит один из историков
мысли этой эпохи, Брунгофер, "воскресла вновь зарытая в течение
тысячелетия, в глубине памяти человечества и под развалинами разрушения, древняя
культура, обогатившая исследования истины, добра и прекрасного мастерскими
произведениями Греции и Рима. Группа Лаокоона, Аполлон Бельведерский и
Медицейская Венера вновь появились на свет, почти одновременно с печатными
изданиями Гомера и Софокла, Платона, Аристотеля и других поэтов и мыслителей
Греции и Рима. Открытие следовало за открытием. Народы жили в постоянном
внутреннем возбуждении и тревоге, свойственных только эпохам, в которые даже
малоодаренные от природы люди, захваченные потоком новых ощущений, живо
чувствуют, что старое клонится к могиле и что начинается новая эра
развития". В такую-то эпоху и явился Бруно со
своим миросозерцанием, пребывавшим в совершенном противоречии с
господствовавшим умственным и нравственным порядком. Философия Бруно привела
его на костер. Главным обвинением против него было его учение о бесконечности
вселенной и множестве миров. Семь лет томился Бруно в ужасных тюрьмах
инквизиции, ибо судьи не теряли надежды, что он все-таки отречется наконец от
своих научных убеждений. Однако для Бруно это оказалось нравственно
невозможным, и он добровольно предпочел смерть. 17 февраля 1600 года он был, с
особенной торжественностью, сожжен на костре в Риме на campo dei Fiori, он стал
пеплом, и ветер развеял этот пепел. Зато созданная им философская система,
послужившая впоследствии основанием для дальнейшего развития европейской мысли,
равно как и последний совершённый им подвиг самоотвержения во имя истины,
сделали Бруно не только героем эпохи Возрождения, но и благороднейшим представителем
мысли и чувства для последующих поколений. Однако жертва, принесенная им
новому, научному миросозерцанию, не только оспаривалась в течение трех веков,
но и теперь еще не всегда оценивается по достоинству. Так, например,
французский ученый Эрнест Ренан, в одном из своих первых Essays, утверждает,
будто одна только религия и мечтательность могут создавать мучеников, что
трезвая истина и наука в них не нуждаются. По его мнению, нет оснований, почему
бы, когда потребуют власти, ученому мужу и не отречься публично от признаваемой
им истины, если он убежден, что, несмотря на его отречение, она незаметно все
равно распространится в обществе. Ренан вспоминает при этом о Галилее, который
счел возможным без ущерба для истины публично отказаться от своего учения о
движении Земли вокруг Солнца, и противопоставляет ему Джордано Бруно как
пустого мечтателя и безумца, который предпочел смерть отречению от своей
"бездоказательной" философии. Чтобы понять, почему Галилей и Бруно
держали себя неодинаково по отношению к одной и той же истине, следует иметь в
виду существенное различие между наукой и философией.
Общий предрассудок рисует философа ведущим уединенный созерцательный образ
жизни; царство философа не от мира сего; в мире борется "воля" за
свои вечно новые потребности и желания, возникающие тотчас по удовлетворении
прежних нужд и стремлений; между тем он, философ, дышит спокойной, бесстрастной
атмосферой чистого умозрения.