Михаил Лермонтов никогда не занимался литературными переводами, хотя в
совершенстве владел несколькими иностранными языками. Поэт считал, что у
него достаточно собственный мыслей и поэтических образов, чтобы
заимствовать их у иностранцев. Тем не менее, зимой 1941 года, незадолго
до трагической гибели, он записал в собственный дневник несколько версий
перевода стихотворения из «Лирического цикла» Генриха Гейне, которое
сегодня известно под названием «На севере диком стоит одиноко…». Почему
же Лермонтов поступился своими принципами и все же сделал исключение для
этого произведения?
В первую очередь потому, что тема одиночества была очень близка
поэту, который еще в юности осознал, что ему суждено было родиться не в
свое время. Лермонтов не находил понимания ни среди сверстников, ни у
представителей более старшего поколения, поэтому постепенно замыкался в
себе, становясь желчным, раздражительным и несдержанным в своих
суждениях. Поэтому образ одинокой сосны на диком севере стал
олицетворением мыслей и чувств поэта, который провел параллель между
никому не нужным деревом и самим собой.
Вместе с тем, Лермонтов не терял надежды на то, что когда-нибудь ему
доведется встретить духовно близкого человека, который станет для него, в
первую очередь, настоящим другом. Вероятнее всего, эта роль отводилась
женщине, а не мужчине, поэтому ее прототип, представленный в
стихотворении, выглядит как «прекрасная пальма», которая не менее
одинока и растет в жаркой тропической стране «на горючем утесе».
То, что поэт отождествляет деревья с людьми, не вызывает сомнений,
так как он наделяет их вполне человеческими чувствами и мыслями. Так,
одинокая сосна способна видеть сны, в которых и встречает «прекрасную
пальму». Подобный литературный прием позволяет Лермонтову открыто и честно рассказать о своих чувствах,
признавшись не только в собственном одиночестве, но и в том, что
подобное положение дел его сильно угнетает. Однако, по мнению поэта,
человек, с которым он сможет общаться на равных и понимать с полуслова,
существует лишь в его художественном воображении. Тем более, если речь
идет о женщинах, в коварстве и вероломстве которых Лермонтов смог
убедиться на собственном опыте.
Тем не менее, автор все же надеется, что где-то на другом конце мира
есть человек, которому в данную минуту также грустно и одиноко, как и
ему. И это духовное единство сквозь время и пространство вселяет в поэта
надежду, что когда-нибудь он будет понят и признан людьми, которые его
отвергают, не видя за маской равнодушия и сарказма тонкую поэтическую и
романтическую натуру.