Многие люди вполне естественно считают, что история должна быть формой памяти. Они предполагают, что центральная задача историописания – возможно, даже единственная задача – состоит в том, чтобы сохранить и восполнить память. У этого предположения есть древний прецедент. В первых строках своей «Истории» Геродот сообщает, что он написал свою работу так, «дабы ни события с течением времени между людьми не истребились, ни великие и дивные дела, эллинами и варварами совершенные, не остались бесславными».
Предположение, что история приравнивается к памяти, сохраняется и сегодня, причем варианты его различные и противоречивые. Рассмотрим два примера, сходные с Геродотовым в том, что оба относятся к памяти о войне. В 1994–1995 гг. обнаружилось противоречие во взглядах по поводу выставки, предложенной Смитсоновским институтом в память о пятидесятилетней годовщине сброса атомной бомбы на Японию. Выставка, открытие которой было намечено на май 1995, была отменена, потому что группы ветеранов, полит- и культуркомментаторы, политические деятели выразили протест против той интерпретации войны и ее окончания, которую предлагала эта выставка. Теоретические вопросы этой проблемы таковы: чья память должна была быть оценена на этой выставке? и, более конкретно, должна ли память уступить место более поздним конструкциям историков и музейных работников? Мощные силы культуры выступили против этого. Требование «правильной» памяти является следствием вьетнамской войны, в начале 1980-х оно привело к конфликтам вокруг Национального мемориала вьетнамских ветеранов. В свое время проект, предложенный Мейа Лин для этого мемориала, не сумел удовлетворить сентиментальность многих ветеранов и их организаций, некоторые из них осудили его как «черное несмываемое пятно позора».