"Вы привыкли видеть рыцарей сквозь цветцые стекла их замков, сквозь
туман старины и поэзии. Теперь я отворю вам дверь в их жилища, я покажу их
вблизи и по правде".
Звон колоколов с Олая великого звал прихожан к вечерней проповеди, а
еще в Ревеле все шумело, будто в праздничный полдень. Окна блистали огнями,
улицы кипели народом, колесницы и всадники не разъезжались.
В это время рыцарь Бернгард фон Буртнек спокойно сидел под окном в
ревельском доме своем, за кружкою пива, рассуждая о завтрашнем турнире и
любуясь сквозь цветное окно на толпу народа, которая притекала и утекала по
улице, только именем широкой. Судя по бороде, по собственному его
выражению, с серебряною насечкой, то есть с сединою, Буртнек был человек
лет пятидесяти, высокого и когда-то статного роста. Черты его открытого
лица показывали вместе и доброту и страсти, не знавшие ни узды, ни шпоры,
природное воображение и приобретенное невежество.
Зала, в которой сидел он, обшита была дубовыми досками, на коих время
и червяки вывели предивные узоры. По углам, со всех панелей развевались
фестонами кружева Арахны. Печка, подобие рыцарского замка, смиренно стояла
в углу, на двенадцати ножках своих. Налево дверь, завешенная ковром, вела
на женскую половину через трех-ступениый порог. На правой стене, в замену
фамильных портретов, висел огромный родословный лист, на котором
родоначальник Буртнеков, простертый на эемле, любовался исходящим из своего
лона деревом с разноцветными яблоками. Верхнее яблоко, украшенное именем
Бернгарда Буртнека, остального представителя своей фамилии, до-родностию
своею, в отношении к прочим, величалось как месяц перед звездами. Подле
него, в левую сторону вниз, спускался коропованный кружок с именем Минны
фон... Бесцветность будущего скрывала остальное, а раззолоченные гербы и
арабески, наподобие тех, коими блестят наши вяземские пряники, окружали
дерево поколений.
- Нагулялся ли ты, любезный доктор? - спросил Буртпек входящего в
комнату любчанина Лопциуса, который приехал на север попытать счастья в
России и остался в Ревеле, отчасти напуганный рассказами о жестокости
московцев, отчасти задержанный городскою думою, которая не любила
пропускать на враждебную Русь ни лекарей, ни просветителей. Надо
примолвить, что он своим плавким нравом и забавным умом сделался
необходимым человеком в доме Буртнека. Никто лучше его не разнимал индейки
за обедом, никто лучше не откупоривал бутылки рейнвейна, и барон только от
одного Лонциуса слушал правду не взбесившись. Ребят забавлял он,
представляя на тени пальцами разные штучки и делая зайца из платка. Старой
тетушке щупал пульс и хвалил старину, а племянницу заставлял краснеть ог
удовольствия, подшучивая насчет кого-то милого.
- Нагулялся ли ты? - повторил барон, отирая с усов своих пену.
- Не пользою нагулялся, барон, - отвечал весельчак доктор, выгружая из
карманов своих, будто из теплиц, разнородные растения. - Вот целые пучки
лекарственных кореньев, собранных мною, и где бы вы думали?.. на
вышегородских укреплениях!.. Эту полынь, например, целительную в виде
желудочных настоек, сорвал я в трещине главной башни; эту ромашку выдернул
из затравки одного ржавого орудия, и я, конечно бы, собрал на стене гораздо
более трав, если бы комендантские коровы не сделали там прежде меня
ботанических исследований.
- Ну, каковы же тебе кажутся наши неприступные, грозные бойницы?
- Ваши грязные бойницы, барон, мне кажутся неприступными для самого
гарнизона, потому что все всходы обрушены, а грозны они только издали;
половина пушек отдыхает на земле, на валах цветет салат, а в башнях я,
право, больше видел запасенного картофелю, нежели картечей.
- Да, да... это сказать - так стыд, а утаить - так грех! Хорошо еще,
что такая оплошность со стороны моря. Ведь сколько раз говорил я
гермейстеру, чтобы поставить все пушки на дыбы и не давать растаскивать
ядер на поварни.
- Славно сказано, барон; еще лучше, когда б это исполнилось. Тогда
перестали бы ревельцы потчевать приятелей, как их потчуют русские, калеными
ядрами в виде пирожков. Не далее как вчерась я насилу залил пожар моего
желудка, вспыхнувшего от подобного брандскугеля.
- И заливал, конечно, не водою, доктор?
- Без сомнения, мальвазиею, господин барон. Неужели вы не знаете, что
многие вещества от воды разгораются еще сильнее? А ваш дикий перец,
конечно, стоит греческого огня.