Они были отданы по двенадцатому году в Киевскую академию, потому что
все почетные сановники тогдашнего времени считали необходимостью дать
воспитание своим детям, хотя это делалось с тем, чтобы после совершенно
позабыть его. Они тогда были, как все поступавшие в бурсу, дики,
воспитаны на свободе, и там уже они обыкновенно несколько шлифовались и
получали что-то общее, делавшее их похожими друг на друга. Старший,
Остап, начал с того свое поприще, что в первый год еще бежал. Его
возвратили, высекли страшно и засадили за книгу. Четыре раза закапывал
он свой букварь в землю, и четыре раза, отодравши его бесчеловечно,
покупали ему новый. Но, без сомнения, он повторил бы и в пятый, если бы
отец не дал ему торжественного обещания продержать его в монастырских
служках целые двадцать лет и не поклялся наперед, что он не увидит
Запорожья вовеки, если не выучится в академии всем наукам. <...> С этого
времени Остап начал с необыкновенным старанием сидеть за скучною книгою и
скоро стал наряду с лучшими. Тогдашний род учения страшно расходился с
образом жизни: эти схоластические, грамматические, риторические и
логические тонкости решительно не прикасались к времени, никогда не
применялись и не повторялись в жизни. <...>
Остап Бульба, несмотря на то что начал с большим
старанием учить логику и даже богословие, никак не избавлялся
неумолимых розг. Естественно, что все это должно было как-то ожесточить
характер и сообщить ему твердость, всегда отличавшую козаков. Остап
считался всегда одним из лучших товарищей. Он редко предводительствовал
другими в дерзких предприятиях -- обобрать чужой сад или огород, но зато
он был всегда одним из первых, приходивших под знамена предприимчивого
бурсака, и никогда, ни в каком случае, не выдавал своих товарищей.
Никакие плети и розги не могли заставить его это сделать. Он был суров к
другим побуждениям, кроме войны и разгульной пирушки; по крайней мере,
никогда почти о другом не думал. Он был прямодушен с равными. Он имел
доброту в таком виде, в каком она могла только существовать при таком
характере и в тогдашнее время. Он душевно был тронут слезами бедной
матери, и это одно только его смущало и заставляло задумчиво опустить
голову.
Меньшой брат его, Андрий, имел чувства несколько живее и
как-то более развитые. Он учился охотнее и без напряжения, с каким
обыкновенно принимается тяжелый и сильный характер. Он был
изобретательнее своего брата; чаще являлся предводителем довольно
опасного предприятия и иногда с помощию изобретательного ума своего умел
увертываться от наказания, тогда как брат его Остап, отложивши всякое
попечение, скидал с себя свитку и ложился на пол, вовсе не думая просить
о помиловании. Он также кипел жаждою подвига, но вместе с нею душа его
была доступна и другим чувствам. Потребность любви вспыхнула в нем живо,
когда он перешел за восемнадцать лет. Женщина чаще стала представляться
горячим мечтам его; он, слушая философические диспуты, видел ее
поминутно, свежую, черноокую, нежную.