Пожалуй, в не меньшей степени, чем Грэй, Ассоль внушает веру в успех, несет горение удачи. В душе Грэя уживались два человека. И в душе Ассоль жили две Ассоль, «перемешанных в замечательной прекрасной неправильности». Одна была дочь матроса, ремесленника, умевшая мастерить игрушки, прилежно шить, стряпать, мыть полы. Другая, та, которую Грин называл живым стихотворением «со всеми чудесами его созвучий и образов», сама была воплощением поэзии. Трепеща и волнуясь, жила Ассоль в ожидании чуда. И в этой взаимности теней и света, в этой прекрасной неправильности была, как и у Грэя, своя правильность, было присущее им обоим высокое искусство преображать мир, вдохновенно совершать множество удивительных открытий «эфирно-тонких», «невыразимых», «но важных, как чистота и тепло».
Все, что видела Ассоль вокруг себя, все, чем жила, становилось «кружевом тайн в образе повседневности». Самый звук ее имени, столь же странный и непривычный для слуха, как нежное имя Суок в «Трех Толстяках», предвещал встречу с существом, не похожим на других. Эглю, например, нравится, что имя это так странно, так однотонно, музыкально, как свист стрелы или шум морской раковины. «Что бы я стал делать,— задумчиво говорит он Ассоль,— называйся ты одним из тех благозвучных, но нестерпимо привычных имен, которые чужды Прекрасной Неизвестности? Тем более я не желаю знать, кто ты, кто твои родители и как ты живешь. К чему нарушать очарование?»
В чем же источник очарования Ассоль? Грин не собирается задавать нам загадок на сей счет. Столько в ее душе чистоты, непосредственности, естественности, такая готовность видеть мир глазами, в которых не остается ничего взрослого,— большими глазами ребенка, что вместе с нею мы проникаемся ожиданием Прекрасной Неизвестности. Другу своему, угольщику Филиппу, Ассоль вдохновенно обещает, что однажды, когда Филипп будет заваливать свою корзину углем, она превратится в благоухающий куст. И Филиппу и впрямь начинает мерещиться, что из старых прутьев поползли почки и брызнули по корзине листья. Трепеща и волнуясь, уходит Ассоль на берег моря, напряженно высматривая на горизонте белый корабль с алым парусом. И мы тоже, не веря, что верим, дожидаемся его появления.
«Эти минуты были для нее счастьем,— написал Грин о своей героине,— нам трудно так уйти в сказку, ей было бы не менее трудно выйти из ее власти и обаяния». И какое же торжество над прозаическим, грубым, одномерным, плоским и обывательским представлением о жизни, лишенным всякого полета фантазии, испытывает вместе со своими героями автор книги, когда на глазах у потрясенных жителей Каперны вдруг возникает корабль с теми самыми парусами, имя которых до сих пор звучало, как издевательство.
Героиня «Алых парусов» в свое время показалась некоторым критикам книги персонажем хотя и поэтическим, однако пассивным, бездеятельным. Такой упрек Грину адресовали не раз. Так ли уж он справедлив? Грэю даны силы, возможности, желание воплотить в жизнь мечту Ассоль. Но вспомним, что никто другой, как Ассоль и вдохновила Грэя на его поступок! Ассоль помогла Грэю понять одну нехитрую истину. Понять и в ней увериться: надо делать так называемые чудеса своими руками. И может быть, именно поэтому Грэй и не захотел никого другого, кроме Ассоль.
Вот, оказывается, как в феерии Грина в конечном счете счастливо, почти по-сказочному, а в то же время необратимо, неизбежно сплетаются судьбы, воля и свойства характеров. Встреча сказочника Эгля с Ассоль определяет цель ее бытия. Картина, изображающая корабль, вздымающийся на гребне морского вала, которую в детстве любил подолгу рассматривать Грэй, стала для него «тем нужным словом в беседе души с жизнью, без которого ему трудно было бы понять себя». В маленьком мальчике постепенно укладывалось огромное море.