Крупный, многослойный
характер и Городничий. С разных сторон приступает Гоголь к этому типу, описывая
его и словами других, и жалобами посетителей у Хлестакова, и собственными его
саморазоблачениями. Не до конца прослежена еще разная природа страха,
испытываемого Городничим по поводу приезда ревизора. Страх завязал всю комедию,
ставши главной пружиной действия. Но страх имеет здесь свои градации, и от
того, как он видоизменяется, новыми гранями поворачивается и фигура
Городничего.
Говоря о взятках, которые берутся всеми, Городничий замечает: «Это уже так
самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят». О каких
«волтериан-цах» речь? О самых реальных. Поначалу Городничий боится наиболее
страшного: а вдруг тот, кто приедет инкогнито, не берет - вот где зарез! А ведь
редко, но бывает и так, какие-то развелись «волтерианцы», молодые люди,
желающие жить по совести. Вдруг да наедет такой, вся система жизни, весь образ
действия Городничего придут тогда в негодность. Итак, страх «первый» - это
страх перед честным ревизором, перед возможным «волтерианцем». Но слава богу,
нет! Хлестаков - не «волтерианец», он берет взятки, и даже весьма благосклонно.
Выяснив это обстоятельство, Городничий немного успокаивается. Он попал в
привычную колею привычных отношений.
Когда же снова пугается Антон Антонович? После сцены вранья Хлестакова, когда
Городничий понимает, что Хлестаков не только не «волтерианец», но вроде бы
главный в той шайке, которая именуется петербургскими чиновниками. Как бы не
взял столько, что и по миру пойдешь? Раньше боялся, что не возьмет, теперь -
что возьмет всё… И вот, насмерть перепуганные оба, Городничий и Хлестаков стоят
друг против друга. Через все остальные реплики слышится явственнее других одна:
«я не виноват». Хлестаков: «Да что ж делать?., я не виноват…» Городничий:
«…Извините, я, право, не виноват». Оба они не виноваты, хотя оба виноваты
кругом, но за ними есть и другие, кто виноват еще больше.
Бессмертная комедия Гоголя «Ревизор» - это целый художественный мир, вбирающий
в себя все достижения предшествующей литературы, открывающий горизонты новой
драматургии.