— Чтоб ты сгинул, идол головастый! Пропади с глаз моих!
Паренек
лет тринадцати, выскочив за двери, в одну секунду перемахнул через
перила крыльца. Вслед ему полетели стопка книг и тетрадей, перехваченных
резинкой, и большой мужской картуз без козырька. Паренек ухитрился
поймать и то и другое на лету. Проведя рукой по заросшему затылку и
показав язык притворенной двери, паренек завернул за угол и присел на
завалинку.
Дверь снова открылась, и на крыльцо вышла высокая, худая женщина в распахнутой телогрейке и сбившемся набок платке.
— Дима! — пронзительно позвала она. — Димка!
Мальчик не отозвался. Женщина махнула рукой и вернулась в дом, сердито хлопнув дверью.
Дима
же нахлобучил картуз, сдунул с книг крупицы серой земли и поглядел по
сторонам. Холодно и ярко светило осеннее солнце. Словно охотничьи
костры, горели багряно-желтые сопки. С южных хребтов набегал ветерок,
играя листьями деревьев: пожелтевшими листьями берез и еще зелеными —
тополей. Кое-где оборванные ветром листочки скакали по сухой земле
бойкими воробьиными, стайками, шуршали, шелестели, перешептывались.
Хорошо им — никаких забот, никаких обязанностей: дров не колоть, печки
не топить, к урокам не готовиться. Только мчаться себе под ветерочком,
не ведая куда — то ли к приисковой площади, то ли к берегу Черного
Урюма.
Сегодня
Дима опять ничего не сделал по хозяйству, даже воды не поставил
вскипятить. Думал, что успеет, и не успел. Мать прибежала на перерыв —
голодная, злая, давай хвататься то за чайник, то за топор, то за
сковородку: «Где ты опять, апчутка окаянный, прошлялся все утро? Эх,
гром тебя расшиби!»
Пятый
класс занимается во вторую смену. Дима остался в пятом на второй год.
Как это случилось, вспоминать неохота. Сам не заметил, пробегал — и все.
Разве он знал, что война будет? Что отца на фронт возьмут? Что мать дом
забросит?
Хриплый,
протяжный гудок прерывает его мысли — знакомый с детства голос
электростанции. Белый пар с силой вылетает из высокой железной трубы и
расплывается облачком в синем небе. Сейчас мать сломя голову побежит
обратно на базу. Лучше не попадаться ей на глаза. И давно пора Веньку
Отмахова вызвать — дело к нему есть.
Дима Пуртов быстро спустился к берегу Урюма, пролетел меж низеньких бревенчатых стаек [1], меж сараюшек, обитых ржавым железом и кусками выцветшего на солнце толя, и вот он уже в маленьком палисаднике дома Отмаховых.
Здесь,
за оградкой, высоченные подсолнухи ссутулились под тяжестью широких и
толстых шляпок; тонкохвойные молодые листвянки светились нежной
голубизной; среди сухого осеннего разнотравья белели поздние астры.
Дима заглянул в единственное оконце, выходившее в палисадник.
Веня
Отмахов сидит за квадратным столиком у самого окошка. Склонив кудрявую
голову, он старательно обертывает в газетный лист толстую истрепанную
книгу. Слева от Вени лежит груда уже обернутых учебников, справа —
старые газеты, полоски и треугольники нарезанной бумаги, большие темные
ножницы.
В
глубине комнаты на длинном и широком сундуке спит, накрывшись черной
овчиной, дядя Яша. Он лежит лицом к переборке, и Дима видит кончик
белого уса, крепкий коричневый затылок, длинные серебряные волосы. На
табурете, рядом с сундуком, — деревянный протез. Когда-то дядя Яша
работал отпальщиком на руднике, подрывал взрывчаткой породу. Замешкался
во время взрыва, и ему оторвало ногу. А все равно, и на протезе в тайгу
уходит — вон на волчьей шкуре, прикрывшей дощатую переборку, и ружье, и
патронташ, и полевая сумка.