Различные типы отношения поэта к мифам удобно прослеживать на материале античной литературы[значимость?][стиль]. Всем известно, что греческая мифологиясоставляла не только арсенал греческого искусства, но и его «почву». Это можно отнести прежде всего к гомеровскому эпосу («Илиада», «Одиссея»), который отмечает собой грань между безличным общинно-родовым мифотворчеством и собственно литературой (ему подобны «Веды», «Махабхарата», «Рамаяна», «Пураны» в Индии, «Авеста» в Иране, «Эдда» в германо-скандинавском мире и другие).
Подход Гомера к действительности («эпическая объективность», то есть почти полное отсутствие индивидуальной рефлексии и психологизма), его эстетика, ещё слабо выделенная из общежизненных запросов, — всё это насквозь проникнуто мифологическим способом миропонимания. Известно, что действия и психические состояниягероев Гомера мотивируются вмешательством многочисленных богов: в рамках эпической картины мира боги более реальны, чем слишком субъективная сфера человеческой психики. Ввиду этого возникает соблазн утверждать, что «мифология и Гомер суть одно и то же…» (Фридрих Шеллинг. «Философия искусства»). Но уже в гомеровском эпосе каждый шаг в сторону сознательного эстетического творчества ведёт к переосмыслению мифов; мифологический материал подвергается отбору по критериям красоты, а подчас пародируется.
Позднее греческие поэты ранней античности отказываются от иронии по отношению к мифам, но зато подвергают их решительной переработке — приводят в систему по законам рассудка (Гесиод), облагораживают по законам морали (Пиндар). Влияние мифов сохраняется в период расцвета греческой трагедии, причём его не следует измерять обязательностью мифологических сюжетов; когда Эсхил создаёт трагедию «Персы» на сюжет из актуальной истории, он превращает саму историю в миф. Трагедия проходит через вскрытие смысловых глубин (Эсхил) и эстетическую гармонизацию мифов (Софокл), но в конце приходит к моральной и рассудочной критике его основ (Еврипид). Для поэтов эллинизма омертвевшая мифология становится объектом литературной игры и учёного коллекционирования (Каллимах из Кирены).
Особый тип мифологического повествования являет собой «История» Геродота. В отличие от «Истории» Фукидида, её изложение почти не сковано одномерностью временной хронологии, распадаясь на автономные фееричные зарисовки, не обременённые поиском согласия линейной исторической дискурсии. Именно поэтому, как отмечается в ряде исследований, Геродот олицетворяет собой дух истории (веющий «где захочет», согласно Библии), позволяющий людям постичь её суть; Фукидид — плоть, лишенную духа: унылые «голые» факты, которые сами по себе не проясняют ничего. Геродот воплощает собой эмоционально-страстный принцип исторического процесса (Сердце), женский по сути; Фукидид — рационально-бесстрастный (Ум), принцип мужской. В этом смысле резонны слова, что право Фукидида называться отцом истории больше, чем у Геродота: последний ей более мать, чем отец.
Новые типы отношения к мифам даёт римская поэзия. Вергилий связывает мифы с философским осмыслением истории, создавая новую структуру мифологического образа, который обогащается символическим смыслом и лирической проникновенностью, отчасти за счёт пластической конкретности. Овидий, напротив, отделяет мифологию от религиозного содержания; у него совершается до конца сознательная игра с «заданными» мотивами, превращёнными в унифицированную систему; по отношению к отдельному мотиву допустима любая степень иронии или фривольности, но система мифологии как целое наделяется «возвышенным» характером