Описания природы в пушкинской прозе так же просты и кратки, как и описания внешности, домашней обстановки, быта героев. Вот, например, один из пейзажей в повести «Капитанская дочка»: «Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересеченные холмами и оврагами. Все было покрыто снегом. Солнце садилось». Другой пейзаж еще более краток: «Солнце сияло. Снег лежал ослепительной пеленою на необозримой степи».
Основной пейзаж повести — картина бурана: «Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно. Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!»... Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь».
Пейзаж этот во многом символичен, он предваряет предстоящие события и участие в них главного героя, волей судьбы попавшего в метель. Буран — символ пугачевской вольницы. Темнота, вихрь, мутное кружение метели напоминают о человеческих заблуждениях, о том, что души людские зачастую находятся во мраке, где невозможно различить добро и зло, хорошее и дурное.
Характерно, что подобный пейзаж мы встречаем в пушкинском стихотворении «Бесы». Там в бесконечном кружении метели герой неожиданно замечает бесов. В «Капитанской дочке» из метели так же неожиданно появляется Пугачев. Таким образом, Пушкин уже в этом пейзаже заявляет о своем отношении к описанным историческим событиям.
Образ Пугачева в поэме, безусловно, неоднозначен. В нем есть и ум, и отвага, и великодушие, но «жить убийством и разбоем» — значит «клевать мертвечину». А «шайки разбойников» Пугачева злодействуют повсюду, разоряют селения, крепости, самовластно казнят и милуют... «Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка — копейка», — писал Пушкин.