“Мастерски выписано” в этой повести всё, начиная с её названия. Само заглавие удивительно поэтично и звучно. Оно звучит как строка стихотворения, написанного трёхстопным ямбом: “Грана / товый / браслет”. Тот самый, среди камней которого есть “весьма редкий сорт граната” — гроссуляр, что имеет, “по старинному преданию свойство сообщать дар предвидения носящим его женщинам и отгоняет от них тяжёлые мысли, мужчин же охраняет от насильственной смерти” (Из письма Желткова) . Тот самый браслет, который брат главной героини повести Веры Николаевны Шеиной, товарищ прокурора Николай Николаевич Мирза-Булат-Тугановский именует “идиотским”, “чудовищной поповской штучкой” и с брезгливостью бросает на стол вместе с небольшим ювелирным футляром из красного плюша.
Но это — не эпиграф: “L. van Beethoven. 2 son. (op. 2, № 2). Largo Appassionato”. О том, что это, я размышлял немало. Но вот однажды, в очередной раз перечитав эту повесть Куприна и находясь под свежим впечатлением от прочитанного, я решил прослушать это музыкальное произведение. И оказалось, что во многом повесть « Гранатовый браслет» и бетховенская соната созвучны, временами даже совпадают.
И вообще музыка в «Гранатовом браслете» играет исключительную роль. И дело не только в том, что на именинах Веры Шеиной “светский молодой богатый шалопай и кутила Васючок” “пел вполголоса под аккомпанемент Женни Рейтер итальянские канцонетты и рубинштейновские восточные песни”. И даже не в том, что сама повесть заканчивается виртуозным исполнением знаменитой пианисткой Женни Рейтер бетховенской сонаты, этого “исключительного, единственного по глубине произведения”.
Уже в экспозиции повести, во втором предложении первого абзаца, мы читаем следующее: “То по целым суткам тяжело лежал над землёю и морем густой туман, и тогда огромная сирена на маяке ревела днём и ночью, точно бешеный бык”.
а маяке ревела днём и ночью, точно бешеный бык”. И через одно предложение продолжение “музыкальной темы”: “То задувал с северо-востока, со стороны степи свирепый ураган; от него верхушки деревьев раскачивались, пригибаясь и выпрямляясь, точно волны в бурю, гремели по ночам железные кровли дач, и казалось, будто кто-то бегает по ним в подкованных сапогах, вздрагивали оконные рамы, хлопали двери, и дико завывало в печных трубах”.
Чудовищная какофония начала повести легко “отзовётся” в её развязке, в одном из последних абзацев: “Княгиня Вера обняла ствол акации, прижалась к нему и плакала. Дерево мягко сотрясалось. Налетел лёгкий ветер и, точно сочувствуя ей, зашелестел листьями.
Разумеется, не только музыка царит в прозаическом шедевре А. И. Куприна. Повесть немыслима без чарующих пейзажных зарисовок. Пейзаж у Куприна полон звуков, красок и — в особенности — запахов.
Вот один из наиболее характерных в этом смысле эпизодов из второй главы: “Клумбы опустели и имели беспорядочный вид. Доцветали разноцветные махровые гвоздики, а также левкой — наполовину в цветах, а наполовину в тонких зелёных стручьях, пахнувших капустой (здесь и далее курсив мой. — С. Ш.) , розовые кусты ещё давали — в третий раз за это лето — бутоны и розы, но уже измельчавшие, редкие, точно выродившиеся. Зато пышно цвели своей холодной, высокомерной красотою георгины, пионы и астры, распространяя в чутком воздухе осенний, травянистый, грустный запах. Остальные цветы после своей роскошной любви и чрезмерного обильного летнего материнства тихо осыпали на землю бесчисленн