Я отыскал перевозчика И отправился на другую сторону.В толпе мне было всегда особенно легко И отрадно; мне было весело идти, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, И в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей... да я даже не наблюдал их — я их рассматривал с каким-то радостным И ненасытным любопытством. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение И процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, ДА И думает, что это-то и есть хлеб насущный; А придет время — И хлебца напросишься.Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, И отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица — именно лица.Природа действовала на меня чрезвычайно, НО я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, водопадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Она была очень хороша собой И умна, кокетничала со всеми — И со мною, грешным, — сперва даже поощряла меня, А потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; НО я почел долгом предаться на некоторое время печали И одиночеству — чем молодость не тешится! — И поселился в З.Я часто ходил смотреть на величавую реку И, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом И красным сердцем на груди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей.Однажды вечером сидел я на своей любимой скамье И глядел ТО на реку, ТО на небо, ТО на виноградники. Передо мною белоголовые мальчишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег И опрокинутой насмоленным брюхом кверху.Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся парусах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая И урча. Я назвал себя, И мы разговорились.