В первый же день Петя облазил весь пароход, все его таинственные закоулки, где в продолжение уже несколько суток еле-еле мигали лампочки, дрожа в проволочных сетках.
Чем глубже под палубу уводили мальчика отвесные трапы с очень скользкими, добела вытертыми стальными ступеньками, тем становилось неуютнее и грязнее. Слева и справа под ногами сочилась вода, тошнило от шороха гребного вала, безостановочно вращающегося в своем масляном ложе. Так как дверь кочегарки периодически открывалась настежь, Петю обдавало нестерпимым зноем топок.
В адском пламени раскаленного угля проворно двигались фигуры кочегаров с пугающе длинными ломами в руках. Петя видел их закопчённые лица, облитые багровым светом, и чувствовал ужас от одной только мысли остаться здесь, где было горячо и страшно. Он поскорее пошёл дальше, скользя по неукрепленным половицам, держась за маслянистые поручни, по-прежнему спускался и поднимался по трапам, уже не надеясь выбраться из этого разгоряченного мира. Но как ни старался Петя выбираться отсюда, сделать это было не так-то легко. Оглушённый грохотом паровозной машины, разбушевавшейся где-то совсем рядом, Петя попал в какое-то незнакомое помещение. Он увидел там груды тряпья, на котором сидели несколько семей, тоже измученных качкой. С трудом выбрался Петя на верхнюю палубу, на свежий морской воздух.