Проезжая верхом по берегу Москвы-реки, можно было поверх частокола
видеть весь сад Морозова.
Цветущие липы осеняли светлый пруд, доставлявший боярину в постные дни
обильную пищу. Далее зеленели яблони, вишни и сливы. В некошеной траве
пролегали узенькие дорожки. День был жаркий. Над алыми цветами пахучего
шиповника кружились золотые жуки; в липах жужжали пчелы; в траве трещали
кузнечики; из-за кустов красной смородины большие подсолнечники подымали
широкие головы и, казалось, нежились на полуденном солнце.
Боярин Морозов уже с час как отдыхал в своей опочивальне. Елена с
сенными девушками сидела под липами на дерновой скамье, у самого частокола.
На ней был голубой аксамитный летник{48} с яхонтовыми пуговицами. Широкие
кисейные рукава, собранные в мелкие складки, перехватывались повыше локтя
алмазными запястьями, или зарукавниками. Такие же серьги висели по самые
плечи; голову покрывал кокошник{49} с жемчужными наклонами, а сафьянные
сапожки блестели золотою нашивкой.
Елена казалась весела. Она смеялась и шутила с девушками.
- Боярыня, - сказала одна из них, - примерь еще вот эти запястья, они
повиднее.
- Будет с меня примерять, девушки, - отвечала ласково Елена, - вот уж
битый час вы меня наряжаете да укручиваете, будет с меня!
- Вот еще только монисто надень! Как наденешь монисто, будешь, право
слово, ни дать ни взять, святая икона в окладе!
- Полно, Пашенька, стыдно грех такой говорить!
- Ну, коли не хочешь наряжаться, боярыня, так не поиграть ли нам в
горелки или в камешки? Не хочешь ли рыбку покормить или на качелях
покачаться? Или уж не спеть ли тебе чего?
- Спой мне, Пашенька, спой мне ту песню, что ты намедни пела, как вы
ягоды собирали!
- И, боярыня, лапушка ты моя, что ж в той песне веселого! То грустная
песня, не праздничная.
- Нужды нет; мне хочется ее послушать, спой мне, Пашенька.
- Изволь, боярыня, коли твоя такая воля, спою; только ты после не пеняй
на меня, если неравно тебе сгрустнется! Нуте ж, подруженьки, подтягивайте!
Девушки уселись в кружок, и Пашенька затянула жалобным голосом:
Ах, кабы на цветы да не морозы,
И зимой бы цветы расцветали;
Ах, кабы на меня да не кручина,
Ни о чем бы я не тужила,
Не сидела б я, подпершися,
Не глядела бы я во чисто поле...
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Я по сеням шла, по новым шла,
Подняла шубку соболиную,
Чтоб моя шубка не прошумела,
Чтоб мои пуговки не прозвякнули,
Не услышал бы свекор-батюшка,
Не сказал бы своему сыну,
Своему сыну, моему мужу!
Пашенька посмотрела на боярыню. Две слезы катились из очей ее.
- Ах, я глупенькая! - сказала Пашенька, - чего я наделала. Вот на свою
голову послушалась боярыни! Да и можно ли, боярыня, на такие песни
набиваться!
- Охота ж тебе и знать их! - подхватила Дуняша, быстроглазая девушка с
черными бровями. - Вот я так спою песню, не твоей чета, смотри, коли не
развеселю боярыню!
И, вскочив на ноги, Дуняша уперла одну руку в бок, другую подняла
кверху, перегнулась на сторону и, плавно подвигаясь, запела:....