Снег пахнул глубинным степным холодов, и Васильев щурясь от снега вдохнул его метельную свежесть, поглядел на потонувшие в подводной пелене дома, отыскивая хотя бы единственный свет окна и подумал, что давно не было такой деревенской метели в Москве, такого первозданного запаха зимней ночи. Этот запах приносил неясное волнение далекого, навеки детского ушедшего и ему не захотелось сейчас в мастерскую, а внезапным сквозняком потянуло куда-то в глубину ненастной дали, во вьюжный сумрак, заваленных снегом, Замоскворецких переулков, с шумевшими над заборами деревьями, к наполовину разрушенным церковкам, заброшенным мрачноватым за ржавыми, но еще сохранившимися оградами ворот, за которыми виднелись в снежной заверти маленькие дворики с сарайчиками, старыми голубятнями, врытыми в землю столами, под столетними липами дворики не менее живописные, чем Парижские или Итальянские. До пятьдесят четвертого года Васильев жил в Замоскворечье, любил его улочки и его переулки. Они снились ему, хотя после войны он прожил в другом новом районе, в другом дворе, даже отдаленно напоминавшем прошлое родное