В «Думе» (1840) содержится продолжение и развитие упрека, прозвучавшего в «Бородино» в адрес «нынешнего поколения». Но обвиняя свое поколение за бездействие и апатию, Лермонтов вместе с тем говорит и о трагедии передовых людей своего времени, личной трагедии:* И ненавидим мы, и любим мы случайно,* Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,* И царствует в душе какой-то холод тайный,* Когда огонь кипит в крови.Есть черты сходства «Думы» со стихотворением Рылеева «Гражданин» ( «Я ль буду в роковое время…»). Но поэт-декабрист противопоставлял свое лирическое «я» «изнеженному племени». Лермонтов же не исключает и трагической вины личности, включаемой в обобщенное «мы», что придает стихотворению характер не только обличения, но и исповеди — поразительной по искренности и мучительной откровенности. Лирическое «я» уже не противопоставлено всему миру, здесь выражается не позиция судьи, обвинителя, а горькие страдания человека, бьющегося в поисках выхода не только из противоречий действительности, но и из своих собственных Эта позиция поэта была близка передовым его современникам Белинский писал: «Эти стихи писаны кровью; они вышли из глубины оскорбленного духа; это вопль, это стон человека, для которого отсутствие внутренней жизни есть зло, в тысячу раз ужаснейшее физической смерти!..».Мотив одиночества, пронизывающий почти все творчество Лермонтова, в его зрелой лирике приобретает новые черты. Ощущение отъединенное от людей поэт воспринимает теперь не столько как объективно трагическое состояние человека, стремящегося разрушить противостояние с миром и сознающего невозможность этого. В стихах последних лет мотив одиночества лишается личностной или любовной окраски. В переводе стихотворения Г. Гейне «На севере диком стоит одиноко…» (1841) Лермонтов отступает от подлинника. В немецком языке слово «сосна» мужского рода, а «пальма» — женского. Таким образом, у Гейне речь идет о разлуке двух влюбленных, а у Лермонтова — об одиночестве в более широком, общечеловеческом плане.