Решите ситуации, используя нормы Международного гуманитарного права
1. Сосед военврача.
Сосед был врачом в госпитале. А тут он мне такое рассказал! Однажды к ним в госпиталь доставили двух тяжелораненых пленных. Главврач, потерявший на этой войне близкого человека, сначала наотрез отказывался размещать их. Сопровождавшему раненых долго пришлось убеждать его. Наконец, их поместили в палате и стали готовить к операции. И мой сосед им делал операции, как будто под скальпелем были наши раненые: несколько часов не отходил от хирургического стола, с ним от перенапряжения случился даже сердечный приступ. А потом медсестрам и санитаркам выговаривал за недостаточный послеоперационный уход за теми, кого оперировал. Мол, сначала надо им перевязки сделать, лекарства дать, обезболивающие, потому что они после тяжелой операции, а потом уже тем, кто получше себя чувствует, то есть, надо понимать, нашим. Выслушал я его и даже здороваться с ним перестал. У меня никак в голове не укладывается – как он мог так поступить: шли жестокие бои, мы теряли наших бойцов, а он спасал жизнь солдатам противника.
Прав ли был мой сосед?
2. Бывший военнопленный.
В плен нас взяли троих. Пока переправляли в лагерь, сильно били. Сжав зубы, мы сносили все. В памяти была жива картина, когда в упор расстреляли двоих из нашего взвода, хотя те уже бросили оружие и подняли вверх руки. Потери противника в последнем бою были немалые, и они мстили за своих.
На допросе меня опять били. Когда я терял сознание, обливали холодной водой, снова задавали вопросы и снова били, потому что я не мог сообщить им то, что они хотели узнать о наших потерях, расположении интересующих их объектов.
Совершенно неожиданно в лагере я столкнулся с еще одним несчастьем. По каким-то неизвестным причинам я вдруг не понравился лагерному повару. Возможно, ему не нравилась моя внешность или я напоминал ему того, кого он терпеть не мог. И теперь он сполна отыгрывался на мне. Когда нас приводили в столовую, где запах еды сводил голодного человека с ума, то он выбегал из-за своей стойки, и в тот момент, когда я намеревался поднести ложку с мутной похлебкой ко рту, намеренно опрокидывал миску. Выражение лица его было всегда свирепым, и он что-то угрожающе бормотал на своем языке. Похлебка текла по дощатому столу и моей одежде. Я оставался без еды. А конвоиры, смеясь, еще больше подзуживали повара. Чтобы не доставлять ему удовольствия, я перестал ходить в столовую и приготовил себя к смерти от голода.
Перед самым моим освобождением комендант лагеря объявил набор добровольцев для разминирования близлежащего шоссе. Добровольцам обещали улучшить питание, выдать новые комплекты одежды и обуви. Во время разминирования четверо из них погибли. На следующий день добровольцев уже не было, и тогда комендант лагеря, угрожая физическими наказаниями, заставил участвовать в разминировании пятерых военнопленных. Среди них был и я.
Можно ли считать то, с чем я столкнулся, нормальными условиями обращения с военнопленными в период военных действий? Могут ли они быть иными, менее жесткими?
3. Другой бывший военнопленный.
Будучи в плену, я впервые увидел делегатов Международного Комитета Красного Креста. Руководство лагеря предоставило им возможность осмотреть лагерные помещения, непосредственно встретиться с военнопленными. При встрече меня особенно обрадовало, что появилась возможность послать весточку семье на бланке Красного Креста. Беседа между нами велась без свидетелей, и поэтому я мог быть предельно откровенен. Они проявили подлинное внимание к моему рассказу о существующих материальных и психологических условиях содержания военнопленных. Однако не скрою, что кое-что в их работе осталось для меня непонятным. Например, когда я попытался обсуждать с ними вопрос широкого освещения в СМИ таких проблем, как наше скверное питание, рукоприкладство одного из охранников по отношению к пленным, то понял, что, скорее всего, широкая общественность про это не узнает.
Почему делегаты МККК, которые, как мне показалось, искренне хотели помочь военнопленным, не выразили готовности обсуждать эти вопросы в СМИ?