Однажды осенью, в конце сентября, пожилой паромщик Филипп Тюрин, как обычно, работал на реке. Филипп смолоду был очень активным, всегда увлекался политикой. Он горячо участвовал в коллективизации, много спорил и кричал, убеждал недоверчивых идти в колхоз. Партийцем Филипп никогда не был, но ответственные товарищи не могли без него обойтись. Людей, плохо чувствовавших значение важных политических моментов, Тюрин называл про себя «обормотами дремучими».
В тот самый осенний день к парому Филиппа сначала подъехала свадьба – по новой моде: показушная, хвастливая, на легковых, с лентами и шарами. Очень выламывался среди неё один дядя в шляпе – видимо, главный организатор. Пускался в пляс, смотрел орлом, но никого так и не заразил своим деланым весельем. Филипп перевёз их и стал вспоминать про собственную женитьбу. Была в их селе девка Марья Ермилова, красавица. Очень она Тюрину нравилась. Но связался Филипп с комсомольцами. Хоть сам в их союзе и не был, но кричал и ниспровергал все наравне с ними. Особенно разъярялся он против церковных браков и венчания, считал всё это тёмным, ненужным обычаем. Уже близко дружили Филипп с Марьей, но, как ни переубеждал он её, не хотела она идти замуж без венчания. Из-за этого и расстались. Женился потом Тюрин на другой, по правилам гражданского брака, а всю жизнь потом сердце кровью плакало по Марье. Даже на войне, когда думалось о том, что защищает от врага матерей и жён, представлялась ему не своя жена, а Марья.
Марью же увёз венчать в соседнее село парень Павел. Однако дошёл вскоре слух, что живут они неважно: Марья тоскует. Филипп, узнав об этом даже запил на время от нахлынувшей новой боли. А Павел решил, что жена печалится, не в силах забыть о Филиппе. Встречаясь, глядел на него с затаённой злостью.
Вспоминал об этом Тюрин на осеннем ветру, пронизывавшем до костей, и тут увидел: подъехала к паромному перевозу крытая машина. Опытным глазом он сразу понял: это похороны.
Филипп направил паром к машине и вдруг узнал в одном из стоявших возле неё людей мужа Марьи, Павла. И понял Филипп: везут хоронить – Марью. В начале лета он перевозил её саму на пароме, и рассказала она ему о своей жизни. Помянула и о том, что побаливает у нём сердце – иногда так сожмёт, хоть плачь… Теперь Филипп как узнал Павла, так ахнул про себя.
Паром стукнулся о берег. Машина стала заезжать на него. Филипп стоял остолбенелым, не мог целиком осознать, что везут мертвую Марью. Отодрав, наконец, ноги от места, Филипп подошёл к Павлу, спросил его: «Что?», но тот молча смотрел вниз. Теперь в крытой машине увидел Филипп и гроб.
Когда плыли, Тюрин машинально водил рулевым веслом. Самый дорогой человек плывет с ним последний раз… На том берегу крытая машина съехала и стала уже подниматься в гору, когда ошарашенный Филипп неожиданно понял: ««Да проститься же надо было! Гроб-то еще не заколочен, посмотреть-то можно же!» Машина увозила от него самое главное, самое нужное, чем он жив был… Филипп не замечал, что плачет.
Михаил Ульянов читает рассказы Василия Шукшина «Раскас», «Осенью», «Микроскоп». (Чтение рассказа «Осенью» начинается с 16:00 времени фильма)
Быстро сойдя с парома, он остановил ещё одну только что перевезённую им машину, сел туда и попросил шофёра догнать крытую. Шофёр глянул на него с любопытством, но поехал. «Родня что ли?» – спросил он Филиппа. Тот молчал. Они обогнали машину с гробом. Филипп вылез из кабины и поднял руку. Крытая машина остановилась.
Филипп полез в кузов.
– Павел… – сказал он так, что не узнал своего голоса. – Дай я попрощаюсь с ней… Открой, хоть гляну.
– Иди отсюда! – жестоко сказал Павел. И толкнул Филиппа в грудь, так что он чуть не упал. – Приполз… гадина, – Павел топал ногой, как будто взбесился с горя.
Филипп слез с кузова. И тоже зло закричал на Павла:
– Что, горько?.. Захапал чужое-то, а – горько. Радовался тогда?.. Побирушка. Ты же побирушка!
– Да что вы?! – стали кричать на них из машины. – Нашли место!
Машина поехала. Филипп медленно пошел назад, думая: полаялись они с Павлом как два дурака. Из-за того, что ни у них обоих, ни у Марьи жизнь не удалась…
– Надо как-нибудь дожить… Да тоже собираться следом, – сказал он себе под конец. – Ничего теперь не воротишь.
Голо было кругом и холодно. Осень, с чего теплу быть?