У наших поэтов библейская тема принимала и принимает несколько форм...
Во-первых, форму лирического переживания, религиозных состояний и настроений в многообразии и их интимно-психических оттенков.
Во-вторых, форму поэтического воплощения идей о Боге, о мироздании, о человеке как образе и подобии Божием.
В-третьих, форму художественного истолкования лиц и сюжетов из Библии.
В-четвертых,
форму отображения живой религиозной жизни нации, ее
религиозно-мистического опыта, нравственных и эстетических идеалов...
Быть
может, ни у одного из русских поэтов поэзия не является до такой
степени молитвой, как у Лермонтова, но эта его молитва - тайная.
Редко
где Лермонтов так глубоко проникал в свою творческую личность, так ясно
понимал её и обрисовал столь отчетливо, как в "Молитве" (" Не обвиняй
меня, всесильный ...") 1829г. Ощущение и осознании 15-летним(!) автором
своего дара слишком подлинны в этом раннем шедевре, воззвания к Богу
слишком откровенны и горячи и рождаются на глазах читателя.
Лермонтов
уже в этом стихотворении обнаруживает неистребимую противоречивость
своей натуры (и человеческой природы вообще). Одной стороной она навеки
прикована к "мраку земли могильной", и "дикие волненья" этого мира
безраздельно владеют сердцем поэта. Другой стороной она влечется к Богу и
знает высшие и вечные ценности.
"Молитва" начинается как
покаянное обращение к "всесильному", который может обвинить и покарать
за недолжное (за упоение земными страстями):
Не обвиняй меня, всесильный,
И не карай меня, молю,...
А
дальше следует цепь придаточных анафорических предложений ("За то,
что..."), составляющих первую строфу - период, где поэт перечисляет все
свои грехи:
За то, что мрак земли могильный
С её страстями я люблю... и т.д.
Но
одновременно с покаянной интонацией ощущается в этих строках и чуждая
молитве интонация самооправдания. Возникает нарастающее напряжение
мольбы - спора, драматизм борьбы, в которой нет победителя и где
покаяние всякий раз оборачивается несогласием, утверждением своих
пристрастий и прав.
В быстрой смене состояний рождения
трагически противостоящее всевышнему "я": из неслиянности двух голосов -
покаяния и ропота - растет чувство тревоги; нарушена органическая связь
между "я" и богом, которая все же признается животворной:
... редко в душу входит
Живых речей твоих струя
И
все чаще место "живых речей" занимают "заблужденья", душу захлестывают
неистовые стихии(клокочущая "лава вдохновенья", "дикие волненья" земных
страстей); гордость не дает принять мир таким, каков он есть, а
смириться и приблизиться к всесильному - страшно:
Мир земной мне тесен,
К тебе ж проникнуть я боюсь,
потому
что это означает отказ от своего пусть грешного, но исполненного
неистребимой жажды жизни "я"; и, наконец, неожиданное вторжение в
обращение к творцу - молитвы к неведомому, не - богу:
Я боже, не тебе молюсь.
Моление
о прощении все более заглушается интонацией оправдания своих страстей и
заблуждений, выступающих как самостоятельные воле героя силы, а в
подтексте - недоумение перед лицом Творца, наделившего его всем этим,
которое во второй строфе оборачивается упрёком ему...