Прохор Житин, или, как все пренебрежительно называли его,
Прошка, был самым последним матросом. Попавший в матросы из дворовых, отчаянный
трус, которого только угроза порки могла заставить подняться на марс, где он
испытывал неодолимый физический страх, лентяй и лодырь, отлынивавший от работы
и ко всему этому нечистый на руку, Прошка с самого начала плавания стал в
положение какого-то отверженного парии. Все им помыкали; боцмана и
унтер-офицеры походя, и за дело, и так, здорово живешь, ругали и били Прошку,
приговаривая: "У, лодырь!" И он никогда не протестовал, а с какой-то
привычной тупой покорностью забитого животного переносил побои. После нескольких
мелких краж, в которых он был уличен, с ним почти не разговаривали и обращались
с пренебрежением. Всякий, кому не лень, мог безнаказанно обругать его, ударить,
послать куда-нибудь, поглумиться над ним, словно бы иное отношение к Прошке
было немыслимо. И Прошка так, казалось, привык к этому положению загнанной,
паршивой собаки, что и не ждал иного обращения и переносил всю каторжную жизнь,
по-видимому, без особенной тягости, вознаграждая себя на клипере сытной едой да
дрессировкой поросенка, которого Прошка учил делать разные штуки, а при съездах
на берег - выпивкой и ухаживаньем за прекрасным полом, до которого он был
большой охотник; на женщин он тратил последний грош и ради них, кажется, таскал
деньги у товарищей, несмотря на суровое возмездие, получаемое им в случае
поимки. Он был вечный гальюнщик - другой должности ему не было, и состоял в
числе шканечных, исполняя обязанность рабочей силы, не требовавшей никаких
способностей. И тут ему доставалось, так как он всегда Лениво тянул вместе с
другими какую-нибудь снасть, делая только вид, будто взаправду тянет.