Главное внимание было обращено не на Илью Муромца, а на Соловья-разбойника. В. В. Стасов
утверждал, что наш Соловей восходит к среднеазиатскому Иельбегену.
Одной головой он играет на дудочке, другой — поет, третьей свистит и
т. д. (Соч., т. III, стр. 1111 и сл.). Орест Миллер усматривал в
посвисте Соловья вихрь, грозу, бурю, а его самого, его гнездо и дом
определял как тучу, заслоняющую солнце, то есть Владимира красное
солнышко (Илья Муром., стр. 254—306). Ф. И. Буслаев находит, что
Орест Миллер в своих мифологических толкованиях зашел слишком далеко и
что образ Соловья-разбойника объясняется гораздо проще. Соловей не что
иное, как бортник, то есть «древолазец», промышляющий дикий мед
(Народная поэзия, стр. 275—279). М. Халанский утверждал, что «все
черты русской былины об Илье Муромце и Соловье-разбойнике покрываются
соответствующими чертами сказания Тидрек-саги о Тетлейфе»
(Южнославянские сказания, I, стр. 104). Ягич возводил Соловья к
Соломону на том основании, что Соломон «възгроди себе град в древесех
плетеных вельми мудро» («Archiv für slawische Philologie», I, 1876). А. А. Потебня
высказал мнение, что Соловей-разбойник действительно разбойник, но не
простой, а из ряда вон выходящий. Сиденье на трех дубах и свист —
поэтическая гипербола («Живая старина», 1891, III, стр. 125—126). Всев. Миллер
был твердо убежден, что былина о Соловье-разбойнике слагается из двух
песен: одной об освобождении Чернигова, другой о встрече Ильи с
Соловьем. На основании рукописной традиции Всев. Миллер считает
возможным утверждать, что под Черниговом понимается не Чернигов, а
Себеж, так как в «повестях» речь идет именно об освобождении Себежа.
Миллер приводит и исторические данные. В 1535 году Себеж подвергся
нападению со стороны поляков и литовцев. Их двадцатитысячное войско было
разбито и частично утонуло подо льдом Себежского озера. В былине,
правда, нет ни поляков, ни литовцев, ни сражения, нет также и озера, нет
даже и города Себежа, но это для Миллера не существенно, так как он
стоит на точке зрения, что исторические события в эпосе всегда
искажаются (Очерки, I, стр. 391—401). Позднее Миллер истолковал так же
эпизод встречи Ильи Муромца с Соловьем. По его мнению, Соловей —
обыкновенный древнерусский разбойник. Его имя есть просто воровская
кличка, данная ему за умение хорошо по-разбойничьи свистеть. Отчество же
свое былинный Соловей получил от татар. Его отчество «Рахматович»,
«Рахмантьевич», «Рахманов» и т. д. получилось, по Миллеру, из «вор
Ахматович». Этот Ахмат в 1480 году ходил на Москву, долго стоял на реке
Угре, был разбит и бежал. От него Соловей-разбойник будто бы и получил
свое отчество. Исторический прототип Соловья — это упоминаемый в
летописи разбойник Могута, который был пойман, приведен к Владимиру, где
он «воскрича зело и многи слезы испущая из очию», поклялся покаяться.
Этот крик кающегося разбойника в былине соответствует свисту. Такова
теория Всев. Миллера (Очерки, III, стр. 91—135). Н. И. Коробка
(Чудесное дерево и вещая птица. — «Живая старина», 1910, III,
стр. 189—214) видит в птице на дереве, и в том числе в
Соловье-разбойнике, символ смерти. Река, у которой находится Соловей, —
это река смерти, а Соловей-разбойник уподобляется античному Харону,
сидящему у перевоза и отвозящему души в Аид.К рационалистическому толкованию Соловья как разбойника в советское время примкнул В. И. Чичеров
(Былина «Илья и Соловей» рассказывает о борьбе с разбоем. —
«Историко-литературный сборник», стр. 27). На такой же точке зрения
стоит А. Н. Робинсон (ИКДР, II, стр. 151).