Пересказывать сюжет
«Отелло», пожалуй, бесполезно. Трагедия венецианского мавра и его
прекрасной жены Дездемоны, оклеветанной хитрым Яго, известна практически
каждому. Правда, многие воспринимают все это скорее как классическую
пьесу, написанную исключительно для театра, где шекспировским страстям
самое место. Но Стюарт Бердж убедительно доказывает нам, что «Отелло»
можно и нужно перенести на широкий экран. Или доказывает не он?
Тут самое время сказать про сэра Лоуренса Оливье. Ведь он становится
жемчужиной картины, его снимает камера, им она любуется. И он,
оправдывая свое звание короля сцены, полностью владеет ею. Удивительный
грим, непередаваемый тембр голоса, мягкая пластика — все это заставляет
забыть о сэре Лоуренсе и видеть только мавра Отелло. Да его даже сложно
узнать в этой роли! Он менялся непередаваемо для каждой своей работы,
но здесь он превзошел себя. Ему удается балансировать на грани всего
своего эмоционального диапазона. Его Отелло то невозмутим и мудр, то зол
и груб, то покорен и сломлен. И когда он склоняется в сокрушительном
гневе на самого себя над ложем Дездемоны, забывается все, что раньше
было в голове о Шекспире и этой пьесе. Остается только Отелло.
Мягкость и робость Дездемоны Мэгги Смит и коварство Яго Фрэнка Финли
немного блекнут на таком фоне. Яго, чья «мысль нутро, как яд, гложет»,
вершитель судеб несчастных героев, персонаж, колоритный настолько,
что порой мог бы превзойти Отелло, теперь остается презренным
клеветником и ничем больше. И все потому, что затмить сэра Лоуренса хотя
бы на секунду невозможно. Даже когда его нет в кадре, зритель думает
о нем, проживая вместе с ним целую жизнь.
Сэр Лоуренс как и всегда вдыхает в Шекспира новую жизнь, некое новое
чувство, до того незамеченное или нераскрытое. Он декламирует эти строки
так, словно сам был их автором. Он падает на колени, оставаясь при этом
королем. И доказывая, что можно подарить театр кинематографу.