Проблема текстаРодные березы
Заболел
я однажды, и мне дали путевку в южный санаторий, где я никогда еще не бывал.
Меня уверили, что там, на юге, у моря, все недуги излечиваются быстро и
бесповоротно. Но плохо больному человеку, везде ему плохо, даже у моря под
южным солнцем. В этом я убедился очень скоро.
Какое-то время я с радостью
первооткрывателя бродил по набережной, по приморскому парку, среди праздной
толпы, подчеркнуто веселой, бесцельно плывущей куда-то, и не раздражали меня
пока ни это массовое безделье, ни монотонный шум моря, ни умильные, ухоженные
клумбочки с цветами, ни оболваненные ножницами пучки роз, возле которых так
любят фотографироваться провинциальные дамочки и широкоштанные кавалеры,
залетевшие сюда с дальних морских промыслов бурно проводить отпуск, прогуливать
большие деньги.
Но уже через неделю мне стало здесь чего-то
недоставать, сделалось одиноко, и я начал искать чего-то, рыская по городу и
парку. Чего искал — сам не ведал.
Часами смотрел я на море, пытаясь обрести
успокоение, наполненность душевную и тот смысл и красоту, которые всегда находили
в пространстве моря художники, бродяги и моряки.
Море нагоняло на меня еще большую тоску
мерным, неумолчным шумом. В его большом и усталом дыхании слышалась старческая
грусть. Вспененные волны перекатывали камни на берегу, словно бы отсчитывая годы.
Оно много видело, это древнее, седобровое море, и оттого в нем было больше
печали, чем веселости.
Впрочем, говорят, что всяк видит и любит
море по-своему. Может, так оно и есть.
В приморском парке росли деревья и кусты,
собранные со всех сторон мира. Встречались здесь деревья с африканским знойным
отливом в широких листьях. Фикусы росли на улице, а я-то думал, что они растут
лишь в кадках по российским избам. Воспетые в восточных одах, широко стояли
платаны и чинары, роняя на чистые дорожки мохнатые шарики с ниточками.
Кипарисы, темные и задумчивые, и днем и ночью мудро молчали. Непорочными,
какими-то невзаправдашне театральными цветами были завешаны магнолии.
И пальмы, пальмы.
Низкие, высокие, разлапистые, с шевелюрами
современных молодых парней. В расчесах пальм жили воробьи и ссорились, как
обитатели коммунальной квартиры, всегда и всем недовольные, если даже удавалось
им свить гнездо в кооперативной квартире или на райской пальме. Понизу
стелились и прятались меж деревьев кусты, бесплодные, оскопленные ножницами.
Листья их то жестки, то покрыты изморозью и колючками. В гуще кустов росли
кривые карликовые деревца с бархатистыми длиннопалыми листьями. Их покорность,
еле слышное перешептывание напоминали тихих красавиц из загадочной арабской
земли.
Кусты, деревья, все эти заморские растения,
названий которых я не знал, удивляли, но не радовали. Должно быть, открывать и
видеть их надо в том возрасте, когда снятся далекие страны и тянет куда-то
убежать. Но в ту пору у нас и сны, и мечты были не об этом, не о дальних
странах, а о том, чтоб свою как-то уберечь от цивилизованных разбойников
двадцатого века.
Бродил и бродил я по приморскому парку,
глазел, дивился и вдруг увидел среди заморских кущ три березки толщиной с
детскую руку. Глазам своим я не поверил. Не растут березы в этих местах. Но они
стояли на полянке в густой мягкой травке, опустив долу ветви. Березы и в
наших-то лесах, если растут поодиночке, сиротами кажутся, здесь и вовсе
затерялись, не шуршали корою, не лопотали листом, и все-таки от них нельзя было
оторвать глаз. Белые стволы берез пестрели, как веселые сороки, а на нежной
зелени зазубренных листьев было так хорошо, покойно взгляду после ошеломляющего
блеска чужеземной, бьющей в глаза растительности.
Садовник широкодушно высвободил место
березам в этом тесном парке, где обязательно кто-то и кого-то хотел затмить, а
потом и задушить. Садовник часто поливал березы, чтобы не сомлели и не умерли
они от непосильного для них южного солнца.
Березки эти привезли вместе с травяной
полянкой на пароходе, отпоили и выходили их, и они прижились. Но листья лицевой
стороной были повернуты к северу, и вершины тоже…
Я глядел на эти березы и видел деревенскую
улицу. Козырьки ворот, наличники окон в зеленой пене березового листа. Даже за
ремешками картузов у парней — березовые ветки. Скараулив девок с водою, парни
бросали им в ведра свои ветки, а девушки старались не расплескать воду из ведер
— счастье выплеснуть! В кадках вода долго пахла березовым листом. Крыльцо и пол
сеней были застелены молодыми ветками папоротника. По избам чадило таежным
листом, уже устоявшимся, набравшим силу. В этот день — в Троицу — народ уходил
за деревню с самоварами и гармошками.
Праздновали наступление лета. чуть повядшей и оттого
особенно духовитой листве утонули и суровость ее, и тревожная озабоченность.
Веники поднимали па чердак и сарай, вешали попарно на жерди, на перекладины — где только можно уцепить веники, там и вешали. Всю зиму гуляло по чердаку и сараю ветреное, пряное лето. Потому и любили мы, ребятишки, здесь играть. Воробьи слетались сюда по той же причине, забирались в веники на ночевку и не содомили.