Роль Лизы в «Горе от ума» долго не давалась на сцене даже выдающимся актрисам. П. Стрепетова признавалась: «Облик Лизы как-то двоился в моем воображении, не давалось цельной фигуры, не вызывалось того реального представления внешности, на какое, казалось бы, давал право вполне определенными штрихами нарисованный автором характер <...>. Как субретка Лиза превосходна - живое лицо, сама жизнь <...>. Но ведь она не то, она — русская горничная из фамусовских крепостных <...>. Прямо непостижимо, как мог такой гениальный человек, как Грибоедов, недосмотреть этого. Ее французское произношение режет глаз, я никак не могу помириться с ним».В постановке Московского Художественного театра актриса О. Андровская впала в другую крайность:«Одной фразой Грибоедов раскрывает сущность характера самой Лизы. “Ну! люди в здешней стороне”, – говорит Лиза во втором акте. В этих словах — весь образ девушки, приехавшей из деревни, чувствующей себя чужой здесь, но прекрасно все понимающей».По-видимому, более точен в трактовке роли Лизы П. Гнедич:«Лиза едва ли играет в комедии такую первенствующую роль, как это принято думать. Все горе наших исполнительниц в том, что они играют мольеровскую субретку, а не крепостную девку, воспитанную на Кузнецком мосту и тронутую внешним лоском от постоянного совместного пребывания с барышней. Лиза резко выступает в начале пьесы и потому привлекает особливое внимание зрителя. Лизу совсем не следует играть с жеманством <...> и вообще не надо
держаться все время на первом плане <...> а затем сделать все возможное, чтоб по сцене ходила горничная, но не переодетая ingenue с кружевным передничком. В последнем акте при обещании Фамусова сослать ее на птичий двор, — она попросту валится ему в ноги».М. Бойко считает, что «Среди образов комедии есть более загадочные, чем дозволено легкому жанру. Лиза - горничная, объективно оказывающаяся в центре всеобщего внимания. С ней заигрывает Фамусов как с веселой и бойкой служанкой. Ей признается в своих чувствах Молчалин, утомленный собственным притворством. Героиня импонирует им обоим своей жизнерадостностью и простотой — именно простотой, а не простоватостью. Она же с ними неприступна и остроумна, временами даже наставительна и всегда непринужденна, как с равными себе. Кстати, именно Лиза вдруг без всякого повода первой вспоминает о Чацком, награждая его безусловно положительной характеристикой, в которой верно подмечены его лучшие черты <...>. Однако такая служанка,обладающая богатой и сложной человеческой натурой, сочетающая здравость суждений и умение ценить светский артистизм, владеющая романтическим словарем, не без иронии его используя,оказывается вне основной линии сюжета. Словно ее подспудной задачей становится проявлять авторскую позицию в решающие моменты. Лиза как бы устраняется, не стремясь занять достойное место в центре конфликта. Тем не менее, это не переносит ее на периферию действия. Дело в том,что любовь сама перестает быть исключительной и единственной темой, заслуживающей внимательного рассмотрения драматургом».
И в самом деле, Лиза уже потому не похожа на субретку классицистической комедии, что поневоле принимает участие в любовной интриге госпожи. Подневольное состояние свое она ощущает постоянно: отбиваясь ли от ласк барина («Опомнитесь, вы старики...»), прикидываясь ли дурочкой, чтобы избежать гнева барышни («Хотела я, чтоб этот смех дурацкий / Вас несколько развеселить помог»), предчувствуя ли барскую расправу за чужие грехи («А что в ответ за вас, конечно, мне попасть») — в конце комедии она и «попадает в ответ». А между тем она девушка смешливая и сметливая, уважаемая в своем кругу («Скажите барышне скорее, Лизавета» — так обращается к ней дворецкий).К барышне она, по всей вероятности, была приставлена с детства и потому иногда с ней говорит не как служанка, но лишь до первого окрика: «Послушай, вольности ты лишней не бери!». Кое-что Лиза усвоила из лексикона Софьи, хотя язык ее в целом народный и очень выразительный