Из-за косогора паровозной фарой выкатило солнце. В лесу стало
просторно и ярко. На ослепительный снег, играющий колкими звездочками, упали
крест-накрест тени деревьев.
Лес оживился: где-то, словно спросонья, стрекотнула сорока, прочирикала
налетевшая стая буроголовых гаичек, веселей застучал невидимый дятел в
невидимой кузнице. Голоса юных лыжников, пестрой ватагой высыпавших на опушку,
стали громче и радостней.
Я шагнул в сторону с проторенной дорожки и, вспарывая лыжами
нетронутый снег, спустился в ложбину. Казалось, спустился в тишину. Остановился
под белой, как снег, березой. Тишина здесь и впрямь удивительная: ни ветерка,
ни шороха. Но что это? Черной лентой в глубоком снегу струится меж черемух
забытый зимой ручеек, позванивает стеклянным звоном. Но звон этот не только не
нарушает тишины, а даже подчеркивает ее. Светит солнце, звенит незамерзающий
ключик, работает дятел. И где-то под глубоким снегом, в таинственной тьме и
тишине теплится жизнь, зреют семена новой весны.