Вот есть немного, но в преломлении к игре актеров на сцене, тем не менее это небольшой анализ
Быть или не быть - таков вопрос.
Вот он - основной вопрос. Он нашел его. Эврика! "Вот в чем вопрос". И
это решительное, энергичное "таков" или указательное "вот" звучат
сильно, полнокровно, почти торжествующе.
С этим решением начала
монолога связана и интонация слов "Быть или не быть". Они большей частью
звучали скорбно или мрачно, с грустью или с отчаянием. Здесь видели
настроение человека, решающего вопрос об уходе из жизни. Между тем здесь
- открытие, находка мыслителя, и потому эмоциональная их окраска -
мудрое спокойствие и даже удовлетворение первооткрывателя.
Но
именно потому неприемлема вопросительная интонация, с которой обычно
произносятся эти слова, столько раз уже звучавшие с театральных
подмостков всего мира, так же как она бессмысленна на конце строки, где
слово "вопрос" употреблено как синоним понятия "проблема".
Еще
хуже, когда этот "вопрос" задается так, что в нем уже содержится готовый
ответ. К такому упрощению прибегали иногда актеры, акцентируя в
поставленной дилемме "быть" и снижая голос на "не быть".
Итак,
проблема поставлена и требует своего решения. Все дальнейшее
развертывание мысли - поиски доказательств для ее верного решения. Но
это не отвлеченное умствование, не умозрительный вопрос. Философия
Возрождения тесно связана с жизнью. Она действенная, близкая к
действительности, она занимается судьбой человека в противоположность
средневековой схоластической философии.
И потому Гамлет, поставив
такую большую проблему, прежде всего спрашивает себя, как в связи с ней
ему действовать. Следующие строчки:
Что благородней духом - покоряться
Пращам и стрелам яростной судьбы
Иль, ополчась на море смут, сразить их
Противоборством?
изобилуют глаголами и требуют акцента на них, чтобы выразить
действенный характер мысли Гамлета. Если же, как это часто бывает,
акцентировать "пращи и стрелы яростной судьбы" и "море смут", то это
уведет к "мировой скорби", в которой в прежние времена видели сущность
Гамлета, к отрицанию действенного волевого начала в его натуре.
А
мысль его развивается дальше в настойчивых поисках ответа на вопрос о
ценности жизни, о смысле всех человеческих усилий. И весь этот монолог в
противоположность предшествующим, с их каждый раз более или менее
бурной эмоциональной реакцией, проходит в необыкновенно спокойных и
тихих тонах. Он весь построен на движении мысли. Последовательно, со
строгой логикой сильного ума развивается мысль.
Достойно ли
человека жить в мире, где царствуют бесправие, притеснения, где
игнорируются все моральные законы? Но какой выбор у человека? Уйти из
жизни? Это проще всего. Один удар кинжалом.
Но что там, по ту
сторону жизни? "Какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим
этот бренный шум", - вопрошает Гамлет. Ведь рай, который обещает
религия, построен по тем же принципам, что и земная жизнь. Земной,
"эвклидов" ум не знает иных. Но тогда, значит, потустороннее равно
земному. "Все, что есть у вас, есть и у нас", - сформулирует черт Ивана
Карамазова, этого русского Гамлета. А если между ними нет разницы, то
все едино. Но при этом единстве по существу перечеркивается надежда на
потустороннее с его особым миропорядком, отличным от земного. Напрасно
все религии мира твердят о потустороннем блаженстве. У человека есть
одна возможность: "терпеть невзгоды наши" и достойно жить в этом
недостойном мире. И несмотря на то, что Гамлет говорит: "Трусами нас
делает раздумье", далее мы видим, что теперь он уже знает, как ему
действовать: надо убедить мать, надо спасти Офелию, надо найти способ
покарать злодейство.