Помогите сжать текст, надо написать сжатое изложение!
Утром постучал к Мишиным соседям: две были замечательные старушки, с которыми я лет семь назад, когда тоже от газеты ездил, очень подружился. Тогда они мне про деревенскую школу рассказывали; про то, как с учениками пешком ходили давать концерты в Дом ветеранов войны...
Постучал. Нет ответа. Раскрыл дверь: прямо предо мной стояла Екатерина Васильевна, учительница. "Здравствуйте! С праздником!" - радостно приветствовал ее я.
- Кто тут? - кротко, но неожиданно спросила Екатерина Васильевна.
Она стояла в пяти шагах от меня. Я не сразу и понял... А потом заметил в одном глазу мутное бельмо и другой глаз - подвижный, темный, блуждая, все смотрел мимо меня. Я назвался. Она обрадовалась, предложила чаю. "Давно вы ослепли?" - "Да уже года два как совсем не вижу". - "Как же вы живете?" - не удержался я. "Тяжело живем. Марья Васильевна почти не встает, а я не вижу...".
А я думал - почему не отодвинется занавеска на окне, как бывало, когда мы приезжали прежде?! Выходит, нет для нее ни занавески, ни синего неба, ни золотого клена во дворе, ни могучих черных елей, за которыми в ясную погоду гаснет желтый закат... И закатов тоже нет. Ничего. Меня тоже. Звуки, шаги, голос. Какое-то воспоминание обо мне прежнем. Я даже не знаю, какое. Она дарит мне баночку варенья - кабачков, сваренных с лимоном. Говорит, напоминает начинку пирога-лимонника. А я все пытаюсь представить себе ее мир, очерченный теперь границами стен и неподалеку раздающихся звуков. Звуков утренних птиц, галок за окном, немощнымшевелением сестры, музыкой радио (громкого); шагами Маши, которая приносит воду и хлеб, и незнакомыми чужими шагами...
- Это вы? - спрашивает она всякий раз, когда я вхожу с ведрами, полными воды.
- Да.
- Тогда поставьте ведра вот сюда. - Она безошибочно указывает место.
...Спускались сумерки. У озера было пусто: обычно в этот день в деревне второй раз встречали осень. Женщины выходили к берегам рек и озер и встречали матушку-Осенину овсяным хлебом. Старшая держала хлеб, а младшие пели вокруг. Не было слышно ни звука. Озеро, как серое зеркало, было покрыто белой невесомой шапкой зарождающегося тумана. Мы сели на сухое бревно, достали бутылку и запели какую-то хриплую мужскую песню, навряд ли подходящую славному осеннему празднику. Под шапкой на воде быстро нарастал клубящийся холодный ком. Он вспучился горкой, потом горка лопнула, и из нее, как из кипящего котла, стал изливаться туман на серое зеркало озера, пока не залил его по самые берега, а потом и тростники, и коровий выгон, быстро подбираясь к бревну, на котором мы сидели.
- Я вот о чем думаю, - сказал Миша Глазов. - Как про дядю Колю рассказать - что это был за человек? Вообще, как передать - что это были за люди? Какие умельцы... Какой доброты... Как жили, дверь не запирая? Как пели песни до рассвета?
Туман затопил нас с головой, и теперь только черные верхушки елей темнели над ним. Мы поднялись и во внезапно навалившейся тьме отправились искать свой дом - неведомо куда.