“Радостно от мысли, что вот сейчас русский читатель встретится,
наконец, с этим необыкновенным исследованием”. Такими словами научный
редактор русского перевода В.С. Баевский заключил свое предисловие к
прежней книге профессора Колумбийского университета Роберта Л. Бэлнепа
“Структура “Братьев Карамазовых””. Русское издание той книги вышло (в
той же серии — “Современная западная русистика”) в 1997 г., через
тридцать лет после ее американского издания (1967).
Рецензируемая нами книга — о тех же “Братьях Карамазовых” — в США
выходила в 1990 г. В России — в 2003-м. Уже не тридцать лет, а всего 13.
Налицо, таким образом, прогресс.
Прогресс, впрочем, относительный. Представляя русскому читателю ту,
еще 1967 г. написания, книгу Р. Бэлнепа, редактор заметил, что если бы
она появилась вовремя (то бишь “в 60— 80-е гг.”), то “судьбы
структурализма в России могли бы быть иными”: это было “структуральное
исследование одного из центральных произведений русской литературы”,
подобного которому “не решился представить никто из наших
структуралистов” (Бэлнеп Р.Л. Структура “Братьев Карамазовых”. СПб.,
1997. С. 5). В своей первой книге о романе Достоевского исследователь
исходил из представления о ее тексте как структуре, в которой каждый
элемент связан с другими особыми функциональными отношениями, изменение в
которых влекло за собою перемену целого, то есть восстанавливал
представление о системности художественного текста (что и представилось
редактору ее особенно новаторским).
В рецензируемой нами книге автор, как он заявляет уже на первой
странице, “переходит от изучения устойчивых формообразующих связей к
изучению движущих сил романа” (с. 7), то есть демонстрирует не столько
системный, сколько собственно диахронический подход. И заглавие этой
книги иногда переводят более привычным сочетанием “творческая история”. А
собственно “творческая история” “Братьев Карамазовых” давно и
плодотворно изучалась в России: по этому поводу существует даже
классическое исследование А.С. Долинина, появившееся еще в 1963 г.
Впрочем, исследователь обозревает не просто “творческую историю”.
Вопрос ставится несколько иначе. Он начинает с непривычного тезиса:
“Многие из источников, использованных Достоевским, утеряны навсегда, а о
его личном опыте мы можем судить лишь по письмам, статьям в
периодической печати, мемуарам и прочим публикациям, чья собственно литературная природа препятствует непосредственному наблюдению того, что писатель наблюдал…”
В самом деле, используя обычные писательские свидетельства, трудно
воссоздать объективную “творческую историю”: сами эти свидетельства
вполне нечетки, а часто и включены в общую “игровую” ситуацию
литературного творчества как такового.