Было время - не столь уж давнее - когда даже отдаленная возможность сопоставления Чехова с Достоевским представлялась странной. «...Надо быть справедливым... У него есть одна заслуга... Он показал силу нашей разговорной речи, как стихии чисто и даже строго литературной, - писал И. Анненский. - Это большая заслуга, но не написал ли он, чего доброго, уж слишком много, чтобы вложить настроение в нашу прозу до биллиардных терминов и телеграфных ошибок включительно...»Это - о Чехове. И далее: «Читайте Достоевского, любите Достоевского - если можете, а не можете, браните Достоевского, но читайте по-русски его и по возможности только его».И почему-то Анненский просил никогда не говорить об этом письме: «Простите мне ненужную желчность этих страниц... Боюсь их перечитывать, боюсь их посылать...» (Анненский И. Книги отражений. М., 1979. С. 459 - 460)Тема «Чехов и Достоевский» еще в будущем: время полной ясности и понимания не наступило, время полного отрицания уже прошло.В истории русской литературы, как и в сознании читателя, Достоевский и Чехов скорее противополагаются, чем соотносятся: сдержанная краткость чеховской прозы, ее вещность и красочность, ее «объективность», которую современники, знавшие Достоевского, быть может, в сравнении с ним и воспринимали как равнодушие и холодность, - все это очень уж резко контрастирует с поэтикой и стилем «Белых ночей», «Преступления и наказания», «Подростка». Достоевский, конечно, не принял бы творческое кредо Чехова: «Литератор должен быть так же объективен, как химик»; невозможно представить себе, что слова: «В поэзии нужна страсть, нужна ваша идея, и непременно указующий перст, страстно поднятый. Безразличное же... воспроизведение действительности ничего не стоит, а главное, ничего и не значит» - могли бы принадлежать Чехову.Чехов знал Достоевского глубоко. Это знание выразилось не столько в суждениях о Достоевском (весьма красноречивых, но немногочисленных), сколько в формах прямых или скрытых цитат, упоминаний и пародий.